.png)
Деглобализация или глобализация на новый манер? Эффективность или безопасность? Высокоскоростной или низкоскоростной режим инфляции? Список развилок и проблем, стоящих перед мировой экономикой, можно продолжать долго. И не ясно, насколько прежние методы помогут лечить новые болезни. Переменам в глобальной экономике был посвящен прямой эфир «Экономики на слух» на Просветительских днях РЭШ. О них главный редактор портала Econs.online Ольга Кувшинова побеседовала с выпускниками РЭШ: профессором РЭШ и руководителем Центра макроэкономических исследований «Сбера» Олегом Шибановым, профессором РЭШ и директором Центра экономических и финансовых исследований и разработок РЭШ Натальей Волчковой и первым зампредом ЦБ Ксенией Юдаевой.
GURU публикует основные тезисы, подготовленные на основе этого выпуска.
Просветительские дни, которые прошли в середине декабря, были посвящены памяти основателя РЭШ Гура Офера.
Филипп Стеркин
Наталья Волчкова: Свою первую лекцию по международной торговле я всегда начинаю с демонстрации волн глобализации. Экономике вообще свойственна цикличность: спад сменяется ростом, а рост – спадом.
Мы живем в мире производств с очень высокими затратами на создание новых товаров, и чем больше выпуск, тем дешевле обойдется производство каждой единицы продукции. Но для роста производства нужны большие рынки сбыта. Поэтому бизнес, потребители, все страны выигрывают от глобализации. Международная торговля – это игра с ненулевой суммой.
Но блага глобализации не распределяются равномерно: в каждой стране есть те, кто проигрывает. И задача государства – перераспределить выигрыш от победителей к проигравшим, чтобы все граждане могли воспользоваться выгодами глобализации. Это сложная задача. И даже идеальному государству, которое заботится о каждом гражданине, не удастся идеально перераспределить этот выигрыш.
Наличие проигравших и недовольных создает благодатную почву для политиков, которые ради того, чтобы получить голоса проигравших, начинают призывать к деглобализации. Так, восемь лет Барак Обама работал над трансатлантическим и транстихоокеанским соглашениями. А Дональд Трамп отказался от их подписания. Другой пример – Брексит (Brexit), это тоже результат недовольства тем, что выигрыш от глобализации достался не всем жителям Великобритании.
Геополитические процессы тоже могут превращаться в препятствие глобализации. Многие развивающиеся страны, например, Африки и Азии недостаточно умело используют торговую политику, для того чтобы воспользоваться преимуществами глобализации так же, как, например, когда-то «азиатские тигры». А еще есть Китай, который 20 лет рос невиданными для такой большой экономики темпами, и теперь новый экономический лидер хочет занять соответствующее место и в политическом пространстве.
Политические проблемы не решаются так же просто, как экономические. Трамп, придя к власти на волне недовольства глобализацией, начал торговую войну, объяснив ее национальной безопасностью. Это очень растяжимое понятие, ее в отличие от экономической безопасности невозможно измерить. Национальная безопасность – это такой зонтик, который можно на все что угодно растянуть.
Государство начинает ограничивать торговлю, вводит эмбарго на экспорт (что делает российское правительство), повышает пошлины. В итоге один бизнес теряет прибыль, не может окупить инвестиции, несет издержки, другой – выигрывает, как, например, выигрывает животноводство от эмбарго на экспорт пшеницы. Это скорее политические, а не экономические решения. Мировые цены на сырьевые товары как были, так и остаются волатильными. А своим вмешательством государство лишь усугубляет эту волатильность и увеличивает рост мировых цен.
Но экономика все равно берет свое, она будет искать покупателей, будет искать, где разместить производство, чтобы воспользоваться выгодами глобальной торговли.
Ксения Юдаева: Человек не рождается с инфляционными ожиданиями. Они связаны с опытом, с оценкой ситуации, политики. И если инфляция низкая, цель по инфляции низкая, низкие инфляционные ожидания – они тогда устойчивы. Инфляция просто не беспокоит людей. Такой ситуация долгие годы была в западном мире и в значительной части восточного.
Россия же, напротив, 30 лет живет с высокой инфляцией. И хотя в последние годы она снизилась, люди все еще воспринимают инфляцию как высокую и волатильную. Низкая инфляция воспринимается скорее как случайность. Поэтому люди ищут способы защититься от инфляции, они не готовы инвестировать в долгосрочные продукты, предпочитают контролировать [инфляционные риски]. Это действительно два разных режима.
Я хорошо помню: приезжаешь в прошлом году на «двадцатку» или на встречу МВФ и слышишь, что это временное ускорение инфляции. На нас смотрели с квадратными глазами, когда мы говорили: инфляция – угроза, нужно повышать ставки. В этом году выяснилось, что даже если ускорение инфляции временное, но оно затягивается, то возникают риски перехода в иной [скоростной] режим. При инфляции 8–10% люди могут начать переходить к защитным стратегиям, что сделает высокоинфляционный режим устойчивым.
На инфляцию также влияют рост издержек, связанный с переходом к зеленой экономике (в перспективе это, напротив, будет снижать издержки, но временно они могут вырасти), а также выстраивание более устойчивых производственных цепочек. Безопасность ведь тоже стоит денег. В экономике вообще существует противоречие между краткосрочной эффективностью и долгосрочной устойчивостью. В период активной глобализации за последние 20–30 лет мир извлек большую выгоду из снижения стоимости перевозок, повышения эффективности логистики, распределения производства между большим количеством стран. Концепция just-in-time («точно в срок» – один из принципов бережливого производства, позволяющий экономить на издержках за счет поставок необходимого количества товара четко в срок, что снижает расходы на лишние запасы. – Ред.) позволяла повысить эффективность, но, как показала пандемия, в ущерб устойчивости. Менее эффективная в краткосрочном плане система just-in-case («на всякий случай». – Ред.), в которой создаются запасы и резервные цепочки поставок, оказывается более устойчивой к шокам.
Сейчас политика и риторика центробанков меняются. Все хорошо помнят 1970-е и стараются, чтобы история не повторилась. Денежно-кредитная политика вполне способна справиться с этим вызовом и удержать инфляцию в пределах целевых показателей: около 2% – в развитых экономиках, 3–4% – в развивающихся.
К. Ю.: Центральные банки действительно с помощью своих инструментов управляют спросом. И есть страны (западные прежде всего), в которых большинство шоков за последние 40 и даже 50 лет были связаны со спросом. Но мы [в России] живем в ситуации шоков предложения, как и большинство стран с формирующимися рынками. Для нас это стандартная ситуация.
Если происходит шок спроса, вы либо тормозите инфляцию и остужаете перегревающуюся экономику, либо разгоняете инфляцию, борясь с рецессией. Если же происходит шок предложения, снижается потенциал роста экономики и одновременно растет инфляция, то приходится выбирать, как не дать раскрутиться инфляционным ожиданиям, как оценить потенциал роста, понять, что считать перегретым рынком. Это, безусловно, затрудняет проведение политики, но за 9,5 лет работы в ЦБ я убедилась, что политика таргетирования инфляциивсе равно работает. Главное – последовательно ее проводить и последовательно пытаться рассказывать, что ты делаешь и почему. Я пока не вижу хороших альтернатив.
Олег Шибанов: Мы не умеем нормально измерять неопределенность. Мы говорим: из-за Дональда Трампа и Брексита (Brexit) неопределенность чудовищно возросла. И ждем, что приход Джо Байдена к власти снизит эту неопределенность. Но вместо этого она снова растет.
Мы думаем, что наши времена какие-то новые, странные, необычные и отличающиеся от прошлого. А они не отличаются: человек остается тем же, что и в момент зарождения первых цивилизаций. Так же и экономическая политика – мы просто уточняем наши взгляды. Конечно, макроэкономика наслаждается возможностью изучать данные на микроуровне, но с точки зрения того, что мы анализируем, ничего особенно не меняется: мы так же анализируем экономики, компании, государственную политику и т. д. Да, парадигмы уточняются, одни отмирают, другие приходят им на смену. Но мне не кажется, что экономика схватилась за голову, поняв, что раньше все неправильно анализировала, а теперь начнет анализировать более корректно.
Например, сейчас мы наблюдаем политику френдшоринга [со стороны США], потому что Китай – неустойчивый партнер. Но когда-то мы видели такие трения США и Японии или Южной Кореи. И глядя на [ситуацию в экономике] 2022 г., я понимаю, что все это уже было. И на кольце Соломона была выгравирована правда (все пройдет. – Ред.).
