.png)
Дональд Трамп перестраивает торговую систему, называя целью тарифной войны снижение дефицита США в торговле. Если тарифы и приведут к цели, то совсем не так, как заявляет Трамп: для этого они должны повлиять на стоимость американских активов и долгов, объясняет профессор Антверпенского университета и выпускник РЭШ Константин Егоров*.
И риторика Трампа, и та формула, по которой он вводил тарифы в апреле, четко указывают на его стремление снизить с их помощью торговый дефицит США, т. е. разницу между их экспортом и импортом. Экономическая интуиция, стоящая за этим решением, очевидна: чем выше тарифы, тем дороже импорт и тем меньше должен быть торговый дефицит. Тем не менее даже самые вежливые экономисты закатывают глаза, когда слышат подобные рассуждения. Что не так с этой логикой и можно ли в принципе снизить торговый дефицит с помощью тарифов?
У всех нас с самым ранним опытом вырабатывается бытовая экономическая интуиция. Например, если яблоки подорожают, то «при прочих равных» спрос на них упадет, а значит, упадут и их продажи. Эту же логику мы автоматически применяем и к торговому дефициту: «при прочих равных» он снизится тем больше, чем сильнее упадет импорт. Последнее должно произойти вслед за подорожанием импорта из-за увеличенных тарифов.
Оба эти рассуждения обманчиво верны. Проблема кроется в том, что «прочие» никогда не «равны». Если мы пришли в магазин со 100 руб., намереваясь потратить их на яблоки, то, увидев ценник в 1000 руб. за килограмм, мы распорядимся этими деньгами как-то иначе. Одни потратят эти деньги на что-то еще, например на груши или апельсины либо вовсе не на фрукты. Другие уйдут из магазина ни с чем. Кто-то, возможно, хотел купить яблоки, чтобы испечь шарлотку, – тогда он откажется от покупки не только яблок, но также яиц, муки, сахара и других ингредиентов. Но точно никто не съест эти деньги вместо яблок в попытке предотвратить «эффект бабочки» из рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром». (Человек, путешествуя в прошлое, случайно наступает на бабочку, и это кардинально меняет мир в его время – так писатель показывает, что в сложных системах даже незначительные изменения способны привести к глобальным и неожиданным переменам. – GURU.)
Получается, что подорожание яблок влияет на спрос на другие продукты. Но разные люди выбирают разное, на что-то спрос растет, а на что-то – падает из-за высоких цен на яблоки, и все вместе эти эффекты усредняются. И тогда получается, что «прочие равные» не такое уж плохое предположение в этом случае, пусть и, строго говоря, неверное.
Ситуация с таможенными тарифами заметно отличается, потому что дорожает не один конкретный продукт, а все иностранные товары. Изменение цен на каждый из них понемногу влияет на остальные товары, но, когда дорожает весь импорт, эти эффекты складываются во что-то значительно более существенное.
Во что именно? Представим себе абсурдную ситуацию: весь импорт дорожает в 1 млн раз и возвращения к «нормальности» не предвидится. Разумеется, по таким запретительно высоким ценам никто не захочет ничего покупать за границей. Но тогда пропадают любые стимулы что-либо экспортировать: вырученные деньги все равно не на что потратить. Ведь цель экспорта – это обменять отечественные товары на иностранные. Зачем вывозить товары за границу, если речь не идет о благотворительности? Только затем, чтобы взамен ввезти к себе полезные иностранные товары – сразу или, возможно, позже. Страны на протяжении многих лет могут в основном экспортировать, но мало импортировать. Но если они вдруг потеряют всякую надежду даже на будущий импорт, то будет просто глупо продолжать заниматься экспортом.
Поэтому запретительно высокие тарифы на импорт приводят не только к снижению импорта «при прочих равных», что является абсолютно верной логикой, но и к снижению экспорта, т. е. к равновеликому изменению тех самых «прочих», которые, таким образом, перестают быть «равными». По похожей логике работает любое повышение тарифов, а не только чрезвычайно большое, ведь чем меньше стимулов импортировать, тем меньше остается стимулов экспортировать.
На этот случай у нас тоже припасена бытовая интуиция, только мы не обращаемся к ней автоматически, когда возникает этот вопрос. В частности, большинство из нас ходит на работу, не только чтобы полистать соцсети и послушать подкасты (хотя и такое тоже бывает), но и чтобы заработать денег. И чем выше цены в рублях на все товары, тем меньше стимулов у нас работать за ту же самую зарплату. Поэтому такой скачок цен приведет не только к снижению продаж, но и к тому, что мы потребуем повышения зарплаты либо начнем искать более эффективные способы заработка.
И хотя в случае импортных тарифов цены растут далеко не на все товары, но они растут на все импортные товары, а значит, у нас становится меньше стимулов заниматься международной торговлей, хотя и остаются стимулы работать в принципе. Другими словами, то, что мы делаем со всем нашим импортом, неминуемо будет сказываться и на нашем экспорте, и тут нет никакой надежды на «прочие равные».
Но если торговый дефицит не определяется импортными или, по той же логике, экспортными ценами, то чем же тогда на него вообще можно повлиять? Оказывается, что, хоть этот дефицит и называется торговым, все же проще про него думать, как про финансовый дефицит.
Логика тут такая. Представим себе, что страна весь год только импортировала. За это ей надо было как-то расплатиться: либо потратить ранее накопленные сбережения, либо занять на международном рынке. Разница между иностранными активами и обязательствами в обоих случаях уменьшится. Поэтому любой торговый дефицит финансируется внешним займом, а любой торговый профицит сопряжен, наоборот, со сбережениями в иностранных активах.
Страны, как и люди, постоянно то занимают, то сберегают по самым разным причинам. Проще всего проследить эту связь на ярких, пусть и редких, примерах. Так, в конце 1960-х гг. в Норвегии были обнаружены существенные запасы нефти. Чтобы добыть ее, Норвегии сначала надо было закупить много иностранного оборудования для разработки месторождений, и только после этого она могла начать получать большие экспортные доходы. Получалось, что не самой богатой на тот момент Норвегии нужно было купить много дорогих иностранных товаров, за которые она могла расплатиться будущей нефтью. Поэтому все 1970-е годы в Норвегии был большой торговый дефицит, или, другими словами, Норвегия активно занимала за рубежом для развития открытых месторождений. А в 1980-х гг. этот дефицит сменился профицитом – Норвегия стала расплачиваться по своим долгам, а затем уже и накапливать иностранные активы. Сейчас ее суверенный фонд самый большой в мире, его активы превышают $1 трлн.
Похожая история происходит и во время большинства войн. Воюющие страны остро нуждаются в ресурсах, в том числе иностранных. Но непосредственно во время военных действий им не до наращивания экспорта, по крайней мере, в той же степени, в какой растут их нужды на финансирование импорта. В итоге войны, как правило, сопровождаются торговыми дефицитами или, что то же самое, внешними займами. В обоих этих примерах торговые дефициты возникают вовсе не из-за изменения мировых цен на товары их импорта или экспорта, а из-за изменения желания отдельных стран занимать или сберегать на международных рынках.
Огромный дефицит США в торговле сопровождался не менее огромными внешними займами: их финансовый рынок, в том числе облигации казначейства, является главным способом сбережений для большинства других стран. Здесь и надо искать ответ на вопрос о том, могут ли тарифы снизить торговый дефицит.
В экономике, как правило, «все влияет на все» – другими словами, у любого события есть множество последствий, каждое может породить «эффект бабочки». Поэтому те же самые импортные тарифы все же влияют на торговый дефицит, только не прямо и не через ту бытовую экономическую интуицию, которая проглядывает в формуле Трампа, а косвенно – через желание и способность стран занимать и сберегать на международных рынках. Например, достоверное обещание снизить будущие импортные тарифы может снизить текущий торговый дефицит. Ведь если завтра будет дешевле купить импортные товары, чем сегодня, то выгодно отложить такие покупки, дождавшись снижения тарифов. А значит, сегодняшние доходы от экспорта лучше приберечь до завтра, тем самым накопив иностранных активов и снизив текущий торговый дефицит.
Этот хорошо известный факт сейчас не очень актуален, потому что это совсем не то, чем занимается администрация Трампа. За последний месяц некоторые экономисты проанализировали, при каких условиях постоянное увеличение тарифов действительно может повлиять на решение домашних хозяйств занимать и сберегать, а значит, и на торговый дефицит. Профессор Гарварда Олег Ицхоки и доцент Лондонской школы экономики Дмитрий Мухин (оба выпускники РЭШ) показали, что постоянные тарифы снизят дефицит, только если они смогут повлиять на стоимость международных активов и долгов США.
В частности, в СМИ уже ходила (например, здесь) одна злорадная версия подобного сценария. А именно настолько резкие и едва ли оправданные действия американской администрации могут сильно подорвать доверие и к правительству США, и к американским активам в целом. Тогда американский долг обесценится, его доходности вырастут, и США уже не смогут занимать по таким же низким ставкам, как раньше, а значит, будет вынужден сократиться и их торговый дефицит.
Эта версия запоминающаяся, но едва ли единственная – другая группа известных экономистов проанализировала альтернативные версии с возможной переоценкой стоимости активов и долгов, приводящей к снижению дефицита. Любой, кто кликнет на одну из этих ссылок, поразится тому, насколько непрямо и порой экзотично повышение тарифов приводит там к снижению дефицита. И только одно объединяет все эти исследования: там совершенно не работает та самая интуиция, которая как будто бы лежала в основе трамповской формулы.
*мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
