.png)
Бурный приток сырьевых денег, упадок промышленности и зависимость от импорта — таковы симптомы голландской болезни. О том, как излишняя надежда на ресурсы способна разорить страны, говорят не только экономисты и историки, но и литераторы — например, Артуро Перес-Реверте. В романах о капитане Диего Алатристе он описывает, возможно, первый задокументированный случай голландской болезни. Какой взгляд на нее предлагает испанский писатель, рассказывает Виктор Малеин, научный сотрудник Лундского университета в Швеции и выпускник РЭШ.
Это совместный блог N + 1 и Российской экономической школы. В предыдущих циклах мы писали о нобелевских лауреатах по экономике и разбирались в терминах институциональной теории. В текущей мини-серии мы посмотрели на экономические теории в литературных произведениях — в предыдущих блогах мы писали о последствиях войн за ресурсы в романе «Дюна», сходстве Хлестакова и банкиров США, а также о связи импульсивности и финансов у героев Стефана Цвейга и крепостных у Тургенева. Этот текст — последний в цикле.
Голландская болезнь коварна, и ее первые симптомы не предвещают беды. Сначала доходы растут, а с ними, казалось бы, увеличивается и благосостояние. Но сырьевые деньги укрепляют национальную валюту, а это приводит к снижению конкурентоспособности несырьевых товаров и, как следствие, — к вытеснению их более дешевым импортом. Местная промышленность приходит в упадок, в то время как зависимость от экспорта сырья растет. Доходы от него разгоняют потребительский спрос, который направлен на покупку зарубежной продукции: цены в стране растут, и локальные производства все больше проигрывают иностранным конкурентам. В запущенной стадии болезнь может привести к полной деградации отечественных отраслей и жесткому кризису, когда приток сырьевых денег начнет иссякать.
Стран, пострадавших от этого недуга, немало. Название ему в 1960-х дала Голландия, которая сегодня не похожа на сырьевую экономику. В ловушку зависимости от экспорта сырья Нидерланды попалипосле открытия крупного месторождения газа в Гронингене в 1959 году. Но, возможно, первый задокументированный случай голландской болезни произошел в Испании, которую этот недуг едва не вогнал в гроб.
Симптомы голландской болезни в Испании первой половины XVII века описывает Артуро Перес-Реверте в романах о капитане Алатристе — одном из тех нищих идальго, которые кормились «с острия клинка, поджидая жертву где-нибудь в кустах или затевая с ней ссору на перекрестке». Опытный и преданный стране ветеран «жил, по правде говоря, скудно и трудно, кое-как сводя концы с концами, зарабатывая себе на пропитание разными малопочтенными занятиями».
Жизнь Алатристе выпала на времена правления короля Филиппа IV, стоявшего во главе империи Габсбургов. За обширность подконтрольных территорий, включавших Испанию, части центральной Европы и современной Италии, Голландию, Бельгию, а также колонии в Новом Свете, его прозвали Королем Планеты. Стремясь удержать расползающиеся владения, испанские Габсбурги увязли в войнах. А потому капитан Алатристе в рядах знаменитой испанской пехоты участвует в бесконечных сражениях, включая осаду фламандского города Бреда, сдача которого запечатлена на полотне Диего Веласкеса. Как ни странно, прославленные испанские воины месяцами сидели без жалованья, а в мирное время многие подрабатывали наемниками — денег у могущественной империи вечно не хватало, более того — раз за разом она оказывалась банкротом.
«Сдача Бреды»
Diego Velazquez / Museo del Prado / Public Domain
Почему так вышло, рассказывает сам Перес-Реверте. Как он пишет, могущество державы «долгое время зиждилось на заокеанских богатствах, на золоте и серебре». Поток их был колоссальным: с 1503 по 1660 годы испанцы импортировали золота и серебра почти на 450 миллионов испанских песо (в начале XVII в. дневной заработок квалифицированного ремесленника составлял примерно 1 песо). К 1554 году драгоценные металлы из Америки составляли 11 процентов доходов испанской короны, а к 1590 году достигли 20 процентов, приводит данные экономист Майкл Шерер. Как писал известный историк Эрл Гамильтон, испанцы (впрочем, не только они) верили, что лишь золото и серебро «обогатят нацию без труда».
К сожалению, получилось наоборот: нацию они не столько обогатили, сколько разорили. Под воздействием в том числе притока сырьевых доходов цены в Испании стремительно росли. Согласно некоторым оценкам, в XVI веке они увеличились втрое, а с 1540-х по 1640-е годы — в шесть раз. По меркам той эпохи это была впечатляющая инфляция. Неслучайно рост цен в XVI–XVII веках окрестили революцией, которая была вызвана совокупностью факторов — от притока драгоценных металлов до роста населения.
Испания была не единственной страной, пережившей бурный рост цен — высокая инфляция наблюдалась и в Голландии, и в Англии (где во многом была связана с порчей монеты), однако именно пиренейская экономика пострадала сильнее других. Она быстро теряла преимущества, например в текстильной и сталелитейной промышленности. «Факторы производства были перенесены из экспортных отраслей, таких как производство тонкой шерсти и мануфактурных изделий, в добывающие отрасли и сферу услуг, связанные с торговлей серебром», — описывают проявления голландской болезни экономические историки Маурицио Дреличман и Ханс-Йоахим Вот.
О ситуации с торговым балансом рассказывает один из героев Перес-Реверте:
«За моря могли мы посылать муку, масло, уксус да вино, а все прочее принуждены были прикупать за границей. <…> Держались мы только благодаря высокопробным монетам и слиткам, которые из Мексики и Перу попадали в Севилью, а оттуда — не только во все страны Европы, но и на Восток, в Индию и Китай. Из наших драгоценных металлов извлекал прибыль весь мир, за исключением нас, испанцев: страна <…> тратила прежде, чем успевала получить».
Даже у заклятых врагов — голландцев — испанцы приобретали «товары, произведенные их мануфактурами». На торговлю «наложили лапу голландские — опять же — купцы, на финансы — генуэзские банкиры, а работать <..> не работал никто, за исключением нищих крестьян».
Картина полностью соответствует описанию, которое в 1558 году дал испанский экономист и чиновник Луис Ортис: иностранцы покупают испанское сырье за один флорин и продают назад по цене от десяти до ста флоринов, «в обмен на золото и серебро испанцы предлагают индейцам безделушки большей или меньшей ценности; но выкупая свои собственные сырьевые товары у иностранцев по заоблачной цене, испанцы становятся посмешищем всей Европы». Показательными были и демографические изменения. Европа веками восстанавливалась после страшной эпидемии чумы середины XIV века. К середине XVI века в Испании проживало 7,5 миллиона человек, а к концу XVI века — уже 8,5 миллиона. Однако к 1700 году население сократилось до 7 миллионов из-за новых эпидемий, войн и изгнания морисков 1609 года.
Чтобы понять, почему рухнула экономика Испании, нужно разобраться в природе финансирования ее монархии. Корона могла быстро получать драгоценные металлы, доставлявшиеся галеонами из колоний в Южной Америке. Деньги нужны были в первую очередь, чтобы «кормить» войну. Это только стимулировало территориальную экспансию, увеличение поборов с покоренных стран и еще более активные войны.
Обратной стороной «экономики галеонов» были волатильность и узкий горизонт планирования. Доставка ресурсов задерживалась, а когда галеоны наконец прибывали к месту назначения, часто происходил всплеск инфляции, создававший проблемы отечественным производителям. Рост цен на сырье и материалы увеличивал затраты на производство и снижал стимулы к долгосрочному инвестированию. В свою очередь, это создавало условия для замещения испанских товаров импортом, что и описывает Перес-Реверте.
Кроме того, морские перевозки в XVII веке были опасным предприятием: шторм или рейдерские захваты, активно поддерживаемые английской короной, могли сорвать доставку серебра и золота и поставить под угрозу финансовую стабильность государства. Часто это приводило к парадоксальной ситуации, когда страна, обладая огромными ресурсными богатствами, вынуждена была «перехватывать» у кредиторов, дожидаясь очередного галеона в порту Кадиса. Благо доступ к богатствам колоний упростил короне и доступ к заимствованиям. Постоянно росли краткосрочные займы, расходы на обслуживание которых правительство пыталось компенсировать, ввозя все больше драгоценных металлов. «Испанская корона была должна своим кредиторам примерно половину годового дохода, хотя временами эта сумма доходила до двухгодичного дохода», — пишут Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф в экономическом бестселлере «На этот раз все будет иначе. Восемь столетий финансового безумия». Ярким признаком бедственного положения была серия дефолтов короны: шесть эпизодов с 1557 по 1647 годы и семь — в XIX веке. Не случайно Филиппа II, при котором был допущен первый дефолт, — а всего их было три, — Дреличман и Вот окрестили заемщиком из преисподней.
Таким образом, империя становилась все более зависимой от природной ренты, долгового бремени и инфляции. За внешним блеском и военными победами обнаруживался пациент в серьезной стадии заболевания. «Несчастная наша страна, казавшаяся прекрасным хищным зверем, еще грозным с виду, еще способным, быть может, показать разящую мощь клыков и когтей, но со злокачественной опухолью, разъедающей ей самое сердце, неумолимо клонилась к упадку и обречена была в недалеком будущем впасть в полное ничтожество», — сетует один из героев Перес-Реверте.
Филипп II (справа) и его отец Карл V
Antonio Arias Fernandez / Museo del Prado / Public Domain
Проблемы испанской короны лежали не только в области экономики. Модель, основанная на эксплуатации природных ресурсов и извлечении рентного дохода, отразилась и на политическом устройстве страны. XVII век — время масштабных политических изменений в Европе. Возросшее экономическое влияние среднего класса — в том числе и тех торговцев, кто разбогател на поставках испанскому двору, — поставило вопрос о его участии в управлении государством. Однако эти процессы не затронули Испанию — она осталась оплотом жесткой иерархии и социальных барьеров. Значительная часть доходов, включая колониальные поступления, оседала в карманах землевладельцев в виде растущей арендной платы. Это не только увеличивало имущественное неравенство, но и сдерживало экономический рост, препятствуя диверсификации экономики.
Это подмечает и Перес-Реверте, когда пишет, как элиты укрепляли свое положение: «На продажу выставлено было все, начиная от сана священнослужителя и кончая самыми доходными должностями в государстве». Он рисует картину настоящей Испании — общества, в котором нарастающий экономический упадок сочетается с моральной деградацией элит, — и показывает, что голландская болезнь оказывается шире проблем с инфляцией и торговым балансом и влияет на институциональное устройство страны. При таких институтах государство и правящая элита, получая рентный доход, не заинтересованы ни в стимулировании внутреннего производства, ни в поиске других источников дохода.
Выполнять свои базовые функции современному государству позволяет налоговая система. Такая модель отношений общества и государства — налоги в обмен на безопасность, защиту прав собственности и социальные блага — является устойчивой, поскольку государство нуждается в увеличении налогооблагаемой базы (в том числе за счет создания условий для бизнеса). Экономические агенты, получая защиту прав собственности, заинтересованы в инвестициях и накоплении капитала, который может передаваться по наследству и не обесцениваться в результате инфляционных шоков.
В Испании XVII века эта модель оказалась невостребованной, поскольку рента заместила налоги в качестве основного источника доходов государства. Неэффективная налоговая система была еще и обременительной для крестьян, городов и ремесленников. По разным оценкам, налоги могли превышать половину доходов крестьян, которых, по выражению Перес-Реверто, «мытари всех мастей стригли так усердно, что те, шерстью обрастать не поспевая, принуждены порой были отдавать и саму шкуру».
Поскольку из-за сырьевой ренты снижались стимулы элит повышать эффективность налогов, им не было нужды находить компромиссы с третьим сословием в парламенте. Экономические историки Антонио Энрикес и Нуно Пальмо показывают, что развитие политических институтов в Англии и Испании (Королевство Кастилии) в XVI веке, в целом, следовало одному тренду — парламент в обеих странах играл значимую роль в принятии новых законов.
Кортесы могли стать инструментом влияния городской торговой элиты и ограничивать абсолютистскую власть, как в Англии. Но власть купила независимость от общества. «Огромный рост доходов значительно расширил власть короля, который больше не зависел от внутренних доходов, связанных со сбором налогов, что требовало сотрудничества с парламентом», — пишут Рейнхарт и Рогофф.
Влияние кортесов постепенно таяло, пока они не превратились в орган, одобряющий решения короля. «Для Габсбургов было бы естественно заключить сделку „услуга за услугу”, которая привела бы к увеличению налоговых поступлений в обмен на усиление институциональных ограничений для короны», — отмечают Дреличман и Вот. Однако «эта сделка так и не была заключена». Она была бы выгодна Габсбургам, так как помогла бы им не только развивать налоговую систему, но и выгоднее занимать. «Правители, которые стремятся к абсолютной власти или не ограничены ни законом, ни другими представительными органами, такими как парламент, не могут давать заслуживающих доверия обещаний», — пишут экономические историки Марк Кояма и Джаред Рубин. Исследования, на которые они ссылаются, показывают, что политические институты позволяли городам-государствам платить по своим долгам более низкие проценты, чем территориальным монархиям.
Испанским монархам больше не приходилось считаться с мнением горожан и крестьянства, что упрощало участие в многочисленных войнах, расходы на которые покрывались за счет золота из южноамериканских рудников и займов. Это привело к увеличению доли профессиональных военных в структуре рабочей силы в ущерб торговле и ремеслам. Однако навыки, востребованные на войне, не способствуют росту производительности и благосостояния: это и показывает пример Диего Алатристе, который занимался в перерывах между войнами тем же, что и на войне, — убийствами. Человеческий капитал оказался не востребован.
«Американским серебром оплачивались головокружительные дни славы и могущества Кастилии; благодаря его влиянию на государственные институты, неожиданные доходы, возможно, также обрекли страну на долгие столетия упадка», — резюмируют Дреличман и Вот. Могла ли Испания избежать ресурсного проклятия и существуют ли эффективные способы лечения голландской болезни?
Разумеется, открытие крупных месторождений ресурсов далеко не всегда приводит к негативному сценарию экономического развития. Набор инструментов, препятствующих развитию болезни, давно известен: он включает в себя, прежде всего, меры по «стерилизации» доходов, поступающих от экспорта, — например, путем аккумулирования в специальном фонде. Средства фонда затем могут быть инвестированы в ценные бумаги других государств и частично направляться на развитие инфраструктуры. Таким образом, текущие бюджетные расходы меньше зависят от внешних факторов (например, мировых цен на нефть), а экономика менее подвержена всплескам инфляции.
В Испании XVII века такой сценарий кажется маловероятным (даже если представить себе, что экономические механизмы были бы уже известны). В феодальной Испании, стране с высокой концентрацией власти монарха, было бы затруднительно избежать соблазна воспользоваться золотым источником. Использование ресурсов во благо развития требует определенной экономической политики и институциональных ограничений власти элит. В их отсутствие ресурсы будут потрачены на удовлетворение амбиций правящих элит и приведут страну к краху.
