.png)
Человечество прошло большой путь от первых инструментов до сложнейших машин современности, и мы привыкли к постоянному технологическому прогрессу и экономическому росту, но будет ли так всегда? Есть ли те, кто проигрывают от прогресса, и почему так происходит? О развитии и росте редактор подкаста Филипп Стеркин беседовал с профессором Техасского университета в Далласе Натальей Ламберовой, а мы собрали основные тезисы их диалога.
Филипп Стеркин
Мое любимое изобретение (хотя выбрать, безусловно, трудно) – письменность. Это настоящее чудо, что мы научились говорить с будущим, научились говорить с прошлым. Без письменности мы не могли бы передать знания следующим поколениям. Хотя изначально письменность использовалась не для распространения знаний, а исключительно для коммерческих целей – как способ маркировки товара с помощью печатей в древней Месопотамии. Затем, когда эти печати стали цилиндрическими, появилась возможность с их помощью рассказать уже целую историю.
Клинопись развивалась, но это была сложная стандартизированная система, которой нужно было долго учиться. И начала формироваться конкурирующая с ней система. Происходило это под влиянием захватнических войн, которые привели к миграции и переселению народов. Познакомившись с письменностью, они оценили ее преимущества, но оценили и ее сложность. И тогда они изобретают более простой и быстрый способ письма – алфавит.
Долгое время клинопись и алфавит сосуществовали. Но поскольку все больше молодых людей использовало алфавит, то клинопись постепенно умерла. Способы общения и технологии часто меняются вместе с поколениями. Так, рост популярности TikTok – молодежной соцсети – побуждает более старшее поколение переключаться на него с более привычного ему Facebook (принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской, ее деятельность запрещена в России. – Ред.).
Другая интереснейшая инновация – появление бумажных денег в Китае. Удивляет, конечно, не технология их изготовления, а переход от металлических денег к бумажным. Почему люди вдруг начали брать за свои товары какие-то бумажки, которые сами по себе ничего не стоят? Но и у металлических денег есть недостаток – они тяжелые! Не очень удобно путешествовать или ходить по рынку, таская с собой связки денег, которые могли весить по 3 кг. И вот некий торговец придумал, как в буквальном смысле слова облегчить ношу купцов. Он предложил за небольшую плату хранить деньги у него, а взамен выдавал квиточек, предъявителю которого обязался отдать полученные монеты. Когда такие квиточки стали пользоваться большой популярностью, другие торговцы поняли, что это довольно легкий способ заработка – нужно просто хранить и выдавать деньги. Прекрасный бизнес! А потом и китайское правительство решило: будем у себя хранить монеты и выдавать бумажные деньги. Довольно долго государственные бумажные деньги были обеспечены бронзовыми монетами в государственных хранилищах. Но потом со временем, уже после монгольского завоевания, государство решило: будем выпускать купюры, ничем не обеспеченные.
В древности люди старались воспроизводить достижения прошлого – их учили, что если у предков получилось, то нужно идти тем же путем и не пробовать нового: поступай как родители. Все новое – это риски, которые было очень опасно на себя принимать: ошибешься с посевной – умрешь от голода. Неудивительно, что такое великое изобретение, как колесо, сначала использовалось только в детских игрушках.
Когда начали формироваться институты защиты прав собственности, то против развития и распространения технологий стало играть рабство. Труд был дешевым, и нужды в большом количестве новых технологий не было. Кроме того, государство брало налоги не деньгами, а товарами – продуктами, тканями, что тормозило разделение труда и специализацию.
Так институты консервировали технологическое развитие. Причем, как показывает история, один и тот же институт может сначала способствовать прогрессу, а затем превратиться в его тормоз. Пример тому – гильдии. Изначально они играли очень позитивную роль – учили людей, способствовали появлению сложных инструментов, но ближе к своему закату стали, напротив, запрещать применение новых технологий и блокировать конкуренцию. Такая липкость институтов, конечно, тормозит технологическое обновление и ограничивает использование даже тех знаний, которыми общество обладает.
Технологии порождают и победителей, и проигравших, которые могут сопротивляться переменам. Это сопротивление может стать даже народным движением, как движение луддитов в Великобритании, которые во время индустриальной революции уничтожали станки. Они были не против прогресса, они были против того, что прогресс лишал их заработка – их, совсем недавно обеспеченных и высококвалифицированных работников, которые гордились своим трудом.
Технологии уничтожают целые профессии, как электричество уничтожило профессию фонарщиков. Люди лишаются комфортной жизни, им приходится учиться чему-то с нуля, и не всегда у них есть для этого ресурсы. В XIX в. такие технологические кризисы обернулись трагедией для довольно большой части населения. И если мы думаем, что это явление прошлого, то ошибаемся. Например, таксисты во Франции добивались запрета Uber, который снижал их конкурентоспособность (GURU рекомендует статью о том, какие последствия может иметь для отдельных отраслей энергопереход и какие уроки можно извлечь из опыта закрытия британских угольных шахт в 1980-е). Точно так же не все довольны расширением международной торговли – общество в целом выигрывает, но кому-то приходится отдавать свой кусок пирога. Люди теряют работу, теряют кров над головой, им нужно переучиваться, падает их социальный статус.
Эти проблемы неизбежны, но каким будет ответ на них, зависит от государства, элит, институтов. Например, политики могут ограничивать распространение технологий или расширение международной торговли, чтобы оградить пострадавших от конкуренции. Или они могут не конкуренцию подавлять и рынки защищать, а поддержать проигравших: если технологии приводят к росту экономики, к росту общего пирога, то можно попробовать более эффективно разделить этот пирог. Но часто у элит, особенно у авторитарных режимов, совсем другие истинные стимулы – не фонарщиков или таксистов защитить, а свою власть. Они не хотят перемен, их все устраивает, они боятся не за социальную стабильность, а за стабильность своей власти. Ведь новые технологии и отрасли порождают и новые группы влияния, которые могут отстаивать свои интересы, выставить своего кандидата на выборах. Защищая свое влияние, старые элиты консолидируются вокруг власти, они могут сказать: эта сфера быстро развивается и угрожает нам, давайте-ка зарегулируем ее, обложим налогами или снизим налоги на нас. Их интересы могут вовсе не совпадать с интересами общества.
Кроме того, технологии могут представлять прямую опасность для авторитарных режимов, поскольку способствуют распространению невыгодных им идей. Так, магистраты городов часто запрещали использование печатного станка Гутенберга. Были страны, где контролировалось распространение радиоприемников, а сейчас блокируется интернет.
Пример такого выбора, решения заблокировать развитие страны, – история Китая. И это большая загадка для историков – почему Китай, который в древности и в Средние века был технологическим лидером, вдруг остановился в развитии, почему власть в начале XV в., во времена династии Мин приняла совершенно осознанное решение отказаться от прогресса. К XVIII в. Китай превратился в отсталую страну, но все же отказывался использовать технические достижения западной цивилизации.
Но случаются и обратные примеры, когда, напротив, власти может быть выгодно обновление, чтобы лишить влияния прежние элиты. Так произошло в Японии при Реставрации Мэйдзи – технологии и вестернизация позволили императору вернуть себе прямое правление, устранив самурайскую систему в виде сегуната. Реформы превратили Японию из отсталой страны в одну из ведущих держав. Другой пример, когда правители с помощью новых технологий пытались ослабить старые элиты, – преобразования Петра I в России.
Эти примеры показывают, что когда блокирующие развитие институты ослабевают, тогда технологии расцветают. Выбор пути зависит от силы и государства, и общества, как это показано в книге «Узкий коридор», государство должно быть достаточно сильным, чтобы защищать право собственности, обеспечивать стабильность, компенсировать провалы рынка, а общество – чтобы ограничивать власть государства (об этой книге см. на «полке» научного руководителя РЭШ Рубена Ениколопова).
Самый яркий пример процветания, родившегося в этом узком коридоре, – промышленная революция. Это тоже большая загадка: почему она произошла, почему в Великобритании, почему именно в XVIII–XIX вв.? Почему экономический рост на душу населения начал с середины XVII в. ускоряться, стал устойчивым и не прекращается до сих пор?
Факторы, которые привели к этому рывку, можно найти в истории задолго до самой промышленной революции. Есть теория, что сильно повлияла черная смерть – страшная эпидемия чумы, уничтожившая в XIV в. от 30 до 60% населения Европы, что привело к росту стоимости труда. А дальше пути Западной и Восточной Европы разошлись. В Западной Европе стали больше инвестировать в технологии, которые замещают подорожавший труд, т. е. выросла роль капитала. Восточная Европа выбрала иной путь – привязать население к земле, закрепостить его, что законсервировало развитие.
Что еще важно (об этом пишет известный экономист-историк Джоэль Мокир, с его лекцией о великом обогащении Европы можно ознакомиться на портале GURU), западноевропейское общество было довольно терпимо к нововведениям. Это отличает его от тех обществ, где изобретения не просачиваются, не распространяются и доминирует подход (что и проявилось в средневековом Китае): наши предки лучше знали, как жить, те, кто не следует их завету и правилам, – аморальные люди.
Большую роль в развитии сыграла защита прав собственности. Если мы понимаем, что в любой момент у нас могут забрать прибыль от инвестиций в технологию, то мы не станем рисковать. Причем государство должно обеспечивать защиту и от тех, кто может отобрать прибыль от этих инвестиций, от грабежа и разбоя, и от самого себя: оно должно устранять неопределенность, обеспечивать стабильность. Если человек понимает, что в любой момент могут резко повысить налоги, не спросив общество, он поостережется инвестировать в инновации – это и без того рискованный процесс. Так институты в Западной Европе помогли заместить дорогие ресурсы более дешевыми, т. е. подорожавший труд – капиталом.
Большую роль сыграла сельскохозяйственная революция. Очень часто за крупными изменениями в сельском хозяйстве следуют и технологические прорывы. Когда отступает угроза голода, когда люди учатся более эффективно использовать землю, создавать запасы, у них появляется свободное время, чтобы думать, творить, внедрять улучшения, экспериментировать. Технологии не будут развиваться, когда у людей одна задача – выжить. Одновременно из сельского хозяйства начинает высвобождаться рабочая сила, происходит урбанизация. А в городах, где люди активнее обмениваются информацией, технологический рост ускоряется.
Количество еды, продуктов производства росло, но еще быстрее росло население, что приводило к экономическим проблемам – реальные доходы на человека начинали падать. Эту ситуацию называют мальтузианской ловушкой. Британский экономист Томас Мальтус опасался, что положительные достижения от роста торговли, хорошего урожая, технологий будут съедены ростом населения. И если посмотреть на графики реальных доходов населения (их нужно, конечно, оценивать с некоторой долей скепсиса), то бОльшую часть истории человечество находилось в мальтузианской ловушке. И вырвалось из нее примерно в эпоху индустриальной революции, когда, во-первых, ускорился темп технологического роста, а во-вторых, население стало расти медленнее экономики. Технологический рост привел уже не просто к росту экономики в целом, а к росту доходов на душу населения, улучшению качества жизни отдельных людей. И точно так же, как мы до сих пор не уверены в причинах индустриальной революции, так мы не знаем достоверно и причины этого демографического перехода, снижения фертильности.
Одна из теорий была предложена экономистами Одедом Галором и Дэвидом Вейлом в 2000 г.: при достаточно сильном ускорении прогресса люди понимают, что технология, которую они сами использовали, устареет, когда их дети вырастут, а значит, нужно воспитывать детей по-новому. Нужно давать им образование, а поскольку это довольно дорого, то семьи уже не могли позволить себе много детей. И возникает воронка: у родителей есть стимулы инвестировать в образование детей, эти инвестиции приводят к еще большему ускорению технологического роста, а он – к еще бОльшим инвестициям в образование. Очень элегантная модель, но нельзя утверждать, что она на 100% правильная.
Другая гипотеза (экономистов Нико Войтлдандера и Ханса-Иохима Вота) объясняет падение фертильности изменениями в сельском хозяйстве в Великобритании – животноводство стало экономически более привлекательным, чем земледелие. А животноводством традиционно занимались больше женщины. Видя, что они могут больше заработать, женщины пытались дольше остаться на рынке труда, откладывали брак и в результате меньше рожали.
«Ничто не является более благоприятным для возникновения цивилизованности и просвещенности, чем наличие нескольких соседних и независимых государств, связанных друг с другом посредством торговли и политики. Соперничество, которое естественно возникает среди таких соседних государств, является очевидным источником совершенствования».
Дэвид Юм
Война и конкуренция могут играть роль в развитии страны, но ошибочным будет слишком тесно связывать технологические прорывы с войной. Война – это нестабильность, сложно ожидать от бизнеса инвестиций в инновации, если завтра война. Милитаризация перегружает экономику, что показал пример СССР, экономика которого и без того работала с довольно большим трудом. К тому же очень много инноваций, которые появлялись как военные технологии, основное свое значение приобрели как гражданские технологии, например GPS. Есть замечательная статья нобелевского лауреата по экономике Дугласа Норта про то, как усилилась международная торговля, когда уменьшилось пиратство, – в том числе потому, что не нужно было оснащать корабли пушками, не нужны были огромные команды, можно было больше товаров взять на борт.
Нельзя точно оценить, на сколько процентов появление патентной защиты ускорило экономический рост. Но есть прекрасные исследования экономиста Петры Мозер, в которых она пытается отследить роль патентных систем. Задача не так проста, как кажется. Нельзя оценить, насколько страны инновационные, просто посчитав количество патентов, поскольку в некоторых странах вообще нет патентной системы. Но можно попробовать понять, что меняется с ее появлением. Мозер изучила международные выставки и ярмарки, которые проводились в Париже и других городах Европы и на которые съезжались изобретатели почти всех стран. И она обнаружила, что после появления патентных систем качество изобретений не изменилось, общее количество изобретений сильно не выросло. Что поменялось? В странах, где была введена патентная защита, появилось больше изобретений, которые легче копировать. До этого исследователи вкладывали силы в изобретения, которые очень сложно воспроизвести. А с появлением патентной защиты они уже не беспокоились, что кто-то скопирует их изобретение. То есть степень инновационности не изменилась, но изменилось направление технологического развития.
Вообще, когда сейчас ведутся дебаты о роли защиты интеллектуальной собственности, часто говорят, что, если бы у нас не было патентной системы, мы бы не нашли достаточно аргументов, чтобы ее ввести. В США, например, «патентные тролли» скупают патенты, кладут их под сукно, блокируют развитие технологий, вступают в картельные сговоры, чтобы защитить рынок от конкуренции. Если кто-то начинает разрабатывать новые технологии, ему говорят: не суйся, у меня тут на все есть патенты. В каких-то странах люди набирают патенты на ненужные рынку изобретения, чтобы претендовать на государственные гранты. Но, конечно, есть сферы, где нужна защита изобретений, которые легко скопировать, и без такой защиты будет меньше стимулов вкладывать в инновации.
На какой срок должны выдаваться патенты – вопрос непростой. Многие считают, что сегодня, когда технологии меняются столь быстро, 20-летний срок слишком долгий. Да, обладатель патента выигрывает, но общество может проигрывать: потребитель дороже платит за товары и услуги, изобретатели лишаются возможности создать что-то новое на базе защищенного патентом изобретения.
Оценка экономического роста не такая простая задача (см. «GURU.Словарь» про ВВП). ВВП – это сумма всего, что мы произвели, умноженная на цену того, что мы произвели. Часто благодаря технологиям появляются товары или услуги, которые не входили в ВВП в прошлом, и мы не знаем, сколько это стоит. Как оценить то, что мы можем сейчас через океан говорить по зуму? В ВВП это будет отражено лишь как стоимость подписки на зум. Это первая часть проблемы.
Вторая часть – понять, остановился ли рост экономики, мы не сможем, пока не пройдет какое-то время. У Китая, перед тем как он в Средневековье остановился в развитии, были периоды бурного роста, и, думаю, элиты были уверены, что процветание продолжится. А потом рост остановился.
Мы видим, что сейчас вклад технологий в рост экономики меняется. Например, растет число патентов, а темпы роста экономики, напротив, постепенно снижаются. Вклад каждого патента в экономический рост падает. Некоторые ученые считают, что мы стали производить технологии, которые не так важны для экономики, как прежде. Так ли это, большой вопрос. С одной стороны, да, не появляется изобретений, сопоставимых по влиянию с электричеством и паровой машиной. С другой – мы меньше чем за год произвели вакцину от ковида, раньше же на создание вакцин уходили годы. Поэтому будет неверным считать, что мы стали менее инновационными и что современные инновации не так важны, как инновации прошлого. Скорее очень много прорывных технологий уже было сделано, мы удовлетворили базовые потребности и теперь решаем не столь базовые задачи. Ситуация похожа с эффектом сельскохозяйственной революции.
Возможно, экономика не будет расти темпами, к которым мы привыкли. Сейчас рост ВВП менее 2% – трагедия, но ведь так быстро экономика растет очень небольшой период человеческой истории. И этот рост – хрупкое явление: в истории были периоды устойчивого роста, а потом он прекращался, например, из-за войн или по политическим причинам, и нет никаких гарантий, что он не прекратится и на этот раз. Мы знаем, что для его сохранения нужны правильные институты, защита частной собственности, доступ к капиталам, отсутствие больших политических рисков. Мы все это понимаем. Чего мы не понимаем – как долго эта благоприятная обстановка будет сохраняться.
Подготовил Филипп Стеркин
