.png)
Ключевым активом средневековой Европы были мощи святых. Вокруг них выстраивалась экономика целых регионов. Зачастую в ее основе лежало преступление: вопреки библейскому «не кради», кража мощей была не просто распространена, но считалась более достойным способом их обретения, чем покупка. Как разворачивались эти детективы далеких столетий, рассказывает медиевист и искусствовед, преподаватель Совместного бакалавриата ВШЭ и РЭШ Олег Воскобойников.
Всякий, кто бывал в римских древнехристианских катакомбах, знает, насколько там строгий режим посещения. Прикрепленный к конкретному комплексу гид ведет ограниченное число туристов. За его работой следит конкретная религиозная конгрегация, отвечающая за сохранность катакомб перед Римской курией. Никаких фотографий, не задерживаемся на проходе.
Откуда столько суеты вокруг сотни темных подземных тоннелей с тысячами древних гробниц? Ответ можно найти на стенах – это подписи профессиональных воров XVIII в., которые умело срезали фрагменты раннехристианской живописи для любителей древностей, оставляя рекламу прямо на месте преступления для тех любопытных, которые заберутся сюда с другим чичероне. Крали не только живопись, но и кости, невинные останки древних христиан. Их крадут и сегодня – и в этом ответ на мой вопрос.
У этого нездорового интереса к костям давно усопших многовековая традиция. Не секрет, что иные мертвые живее всех живых. Не секрет также, что без мертвых, почитаемых и хранимых, не бывает нормального общества живых. И вообще, в любом нормальном, исторически мыслящем обществе мертвых больше, чем живых. В сонме покойников находится место негодяям, находится и героям. Некоторые из последних уникальны и выходят в святые. В этом правиле – один из основных механизмов истории.
В Средние века подавляющее большинство христианских святых почитались в их останках. Мы называем их по-русски «мощами» за метафизическую силу, им приписываемую. В древности говорили о реликвиях («останках»), реже, деловито, – о «залогах» (лат. Pignora). Эти останки служили материальным залогом, гарантом присутствия здесь и сейчас их бывшего обладателя, поселившегося в небесных чертогах. Они соединяли грешную землю с чистым небом, защищали от непогоды, врагов и происков лукавого. Был у них и весьма материальный, экономический, даже государственный смысл.
Те далекие IX–XI века, когда начинала зарождаться современная Европа, считают темными, бесправными, неуправляемыми. Даже если краски сгущены, это отчасти верно. Государство было слабым, экономика – слишком хрупкой и ненадежной, чтобы функционировать на протяжении поколений, так что церковь оставалась одним из немногих работающих институтов. Монастыри и городские церкви нужны были знати для общих духовных нужд, для престижа и большой политики. Все серьезные вопросы решались на съездах во время церковных праздников. Монастыри обрастали пожалованиями и владениями, но, чтобы привлечь инвестиции в свой быт и занять место в политике, монастырь должен был обзавестись мощами, ценившимися мирянами. Коллекционирование мощей вошло в моду уже в раннем Средневековье, а с IX в. ставить храм и освящать алтарь разрешалось только на них. И так по сей день. Циркуляция мощей по планете никуда не делась. Нет храма, нет власти, культуры, цивилизации. Значит, мощи, как говорится, вынь да положь, достань из-под земли.
Обычно мощи кому-то принадлежали. Их помещали в алтари, а со времен Каролингов, примерно с 800 г., стали прятать в крипты под алтарями, пуская туда паломников под строгим контролем. Крипта использовалась как род сейфа, в котором можно помолиться. Святилища же, хранившие святыни, постепенно превращались в экономические точки роста. Неслучайно они возникали на старых и новых дорогах. Дороги обрастали постоялыми дворами, торжками и торжищами. Чтобы было чем торговать, потянулись ремесленники. Процесс отделения ремесла от земледелия, колыбель современной европейской экономики, странным образом совпал с распространением культа мощей. Согласимся, это совпадение заслуживает хотя бы знака вопроса.
Понятно, что источники этого роста – реликвии – высоко ценились их обладателями и разжигали зависть и ревность обделенных, поэтому за реликвиями усердно охотились. Парадоксальным образом кража святыни считалась более приемлемой, чем покупка, в глазах как самих воров и заказчиков, так и современников. Такое присвоение отлично вписывалось в социальную картину того мира. А вот смешивать реликвии с открытыми товарно-денежными отношениями – не очень. Собственность, переходившая из рук в руки, выполняла символическую функцию подтверждения отношений между сторонами – равные обменивались подарками, у неравных или провинившихся отбирали. Когда Фридрих Барбаросса после многолетней борьбы в 1162 г. одолел Милан, он вывез оттуда мощи трех волхвов и подарил их Райнальду Дассельскому, своему боевому архиепископу Кельна. Милан не забыл этого оскорбления.
До нас дошли сотни свидетельств «святых краж», furta sacra. Ради такого благочестивого воровства иногда организовывались настоящие спецоперации. Об одной из них рассказывает «Перенесение святой Фиды», написанное в XI в. Монахи городка Конк, в медвежьем углу Центральной Франции, завидовали соседнему монастырю Фижак, более успешному и богатому. А в городке Ажан, что лежал порядочно на западе, заслуженной славой пользовались мощи святой Фиды. Снарядили монаха по имени Аринисд, тот явился в Ажан под видом священника, втерся в доверие к братии и прожил с ней 10 лет. Дослужившись до хранителя сокровищницы, он как-то ночью вскрыл гробницу, умыкнул мощи и вернулся в родную обитель. Дело было примерно в 865 г.; насколько можно доверять деталям рассказа, непонятно. Зато точно известно, что в 883 г. нахождение мощей именно в Конке признала местная знать. Святая же продолжила творить свои посмертные чудеса, привлекая десятки тысяч паломников, но уже в Конке. Ее удивительный реликварий, поражавший воображение тогда, и сегодня никого не оставляет равнодушным: сидит и смотрит, как живая. Великолепный портал начала XII в., вдохновивший Умберто Эко на несколько страниц «Имени розы», – следствие этой популярности.
Если мощи умыкнули на другом конце христианской ойкумены, это будоражило воображение толпы, скрепляло ее в прямом, а не в переносном смысле. Впечатленная публика всегда платит и мобилизуется охотнее, чем публика разочарованная или скучающая. Наметившийся к 1000 г. экономический подъем Запада во многом обязан этому духовно-развлекательному механизму общественной коммуникации. Великие паломнические дороги, такие как Путь святого Иакова или Дорога франков, пересекавшие всю Европу, направлялись именно к таким «раскрученным» мощам. И эти дороги сыграли огромную роль в экономическом буме XI–XII вв. Они стали путями обмена не только товарами, но и информацией и технологиями. Возникла настоящая индустрия паломничества, что-то вроде «франчайзингового бизнеса, работавшего под зонтичным брендом вселенской церкви», как выразились Адриан Белл и Ричард Дейл.
Не всегда нужно было ехать к святыне – она могла прийти и сама. Когда требовались краудфандинг или мобилизация, мощи выносили на свет божий, возили по окрестным деревням. Вокруг этого тоже возникал бизнес – организацию такого тура могли поручить профессионалу, который работал за зарплату или процент. Монахи или клирики рассказывали интересные истории про чудеса демонстрируемых святых, прижизненные и, что важнее, посмертные. Нехватка занимательных фактов в реальной жизни подвижницы или подвижника легко компенсировалась детективными подробностями «обретения» останков. В 1060-х гг. во Фландрии монастырь Берг построил себе новую церковь. И одновременно туда из Сассекса с морскими приключениями доставили мощи некой св. Левинны. О ее жизни и подвигах не сохранилось никаких сведений, ничто не доказывает, что она вообще существовала, тем более почиталась в Сассексе, есть лишь рассказ о перенесении. Но фламандцам середины XI в., скорее всего, было приятно представлять себе, что им досталась эдакая заморская жемчужинка. А досталась она им путем по современным меркам бесчестным и уголовно наказуемым. Монах из Берга случайно оказался в монастыре, где хранились останки св. Левинны. Рассказ о ней настолько поразил его, что он решил украсть мощи. Святая воспротивилась этому, но монаху удалось уговорить ее «присоединиться» к нему.
Такие рассказы о реальных и ложных кражах распространялись во всей Европе. Например, св. Мария Магдалина оказалась главной покровительницей бенедиктинской обители в Везле (главный портал нартекса базилики Св. Марии Магдалины в Везле). В 1050 г. папа Лев III сначала признал ее культ в монастыре, а затем и нахождение там ее мощей. Речь шла не о безвестной подвижнице, а о знаменитой евангельской раскаявшейся блуднице, той самой, которой явился воскресший Христос. Нужно было, однако, объяснить, каким образом она из Палестины попала в далекую Бургундию. Придумали, как она сама уехала в Прованс, там провела остаток дней в покаянии, была погребена, а в VIII в. ее мощи темной ночью утащили из полузаброшенной церкви благочестивые бургундские монахи, чтобы они не достались нечестивым сарацинам. Полная путаница в хронологии и именах никого не волновала. Главное – красивая история. Мы никогда не узнаем, была ли кража, но культ пару столетий процветал. А когда процветает культ, то колосятся поля и наливаются соком лозы. Потому что святой заботится о своей земле.
Иные крупные города нашего времени проводят кражи мощей по разряду своих учредительных хартий. Венеция, стремясь отделаться от опеки двух империй, Византийской и франкской, около 830 г. снарядила несколько купцов и организовала вывоз из Александрии не кого-нибудь, а евангелиста Марка, ученика Петра. Ей удалось добиться признания истинности мощей. Соседняя Аквилея, когда-то четвертый город римской Италии и древний патриархат, по преданию основанный как раз Марком, осталась не у дел и постепенно захирела, передав удачливой островной соседке и патриарший статус, и пальму первенства в экономике. Связь между «обретением» мощей Марка и экономическим чудом средневековой Венеции не лежит на поверхности, даже если они привлекали паломников. Суть чуда, конечно, в предприимчивости, чутье, гражданской солидарности венецианцев. Но все эти качества каждодневно питались привязанностью к святому, ставшему полноправным горожанином, если угодно, вечным дожем.
Менее известный, но тоже крупный порт на юге Италии, Бари, хорошо зная эту историю, в 1080-х гг. повторил опыт великой конкурентки. Как и тогда, группа купцов из Бари на свой страх и риск направилась в Миры Ликийские, только что завоеванные турками. Там отчасти угрозами, отчасти уговорами и гарантией предоставления политического убежища они добились от греческих монахов, что им откроют могилу св. Николая – святого, по популярности превосходившего Марка. Авантюра удалась, мощи прибыли в Бари и водворились в местном бенедиктинском монастыре. Бари не смог конкурировать с Венецией в средиземноморской торговле. Но он по праву мог и может гордиться совершенно особым небесным покровителем.
Бари. Базилика Св. Николая. Крипта / Источник
Если был спрос на товар, логично предположить, что были те, кто готов его поставить. Профессии мощедобытчика не существовало, но профессионалы в этом нелегком деле все же появлялись, и некоторые известны даже по именам – примерно как знатоки римских катакомб в XVIII в. Эйнхард, биограф Карла Великого, следуя общему увлечению, организовал кражу останков римских мучеников Марцеллина и Петра. Чтобы мир узнал об этом его личном сокровище, он около 830 г. описал всю спецоперацию на прекрасной латыни в «Перенесении свв. Марцеллина и Петра». Это один из увлекательных детективов Средневековья, недавно переведенный на русский. Он стал – благодаря очевидным художественным достоинствам – образцом и для последующих translationes, и для мощедобытчиков. Забавно, что сами мощедобытчики серьезного масштаба, прелаты, иной раз выходили в святые, а их собственные жития нравоучительно рассказывают о специфических подвигах своих героев.
Например, предприимчивый и хозяйственный аббат св. Рихард Верденский, подвизавшийся в первой половине XI в., в юности служил сторожем мощей в Реймсе. Он очень их чтил, но это не помешало ему, исполнившись какого-то особого благочестия и рвения, поделиться костью св. Иоанна Крестителя с неким Жераром Флореннским, который потом стал епископом Камбре и на той частице построил церковь в честь святого. Выйдя в начальники сам, Рихард всю жизнь собирал мощи для вверенной ему обители. В 1033 г. граф Эд Шампанский за что-то сжег городок Коммерси, дело обычное в то дикое время. Какому-то клирику удалось спасти из пламени руку св. Пантелеймона, великого врачевателя. Рихард не растерялся, появился на сцене вовремя и купил реликвию за одну серебряную марку. Не купил, конечно, – отблагодарил.
В конце XII в. епископ Линкольна св. Гуго оказался однажды в почтенном нормандском монастыре Фекан, где, в частности, почитались частицы мощей Марии Магдалины. Ему принесли в чехле кость руки: взяв у секретаря ножик, епископ вскрыл его, вынул святыню и поднес к лицу. Видимо, радея о своем соборе или просто в порыве религиозного восторга – автор жития, свидетель, не поясняет – Гуго решил отломить кусочек кости, но та не поддалась. Попробовал надкусить передними зубами – тоже не вышло. Тогда в дело пошли задние коренные, и прелату удалось-таки заполучить две частички, которые он тут же отдал стоявшему рядом спутнику. Аббат и монахи сначала оторопели, потом вроде возмутились, но святой муж, судя по всему, не сробел: он-де «изъявил сугубое почтение святой, ведь и Тело Господне он принимает внутрь зубами и губами». Подобным образом Гуго удалось собрать коллекцию из трех десятков таких фрагментов. Их поместили в драгоценный браслет, который он носил, не снимая. Жаль, не сохранился. Очевидно, что епископская десница, украшенная таким сокровищем, обладала в глазах современников особой силой.
И все же как эта практика укладывалась в головах средневековых людей? Как они сами себе находили оправдание в нарушении заповеди «не кради»? Чтобы разобраться, не влезая в прокурорское кресло, важно понимать, что мощи для них – не столько предметы, сколько субъекты отношений. Это вполне живые святые. Поэтому во всяком рассказе о «перенесении» или «обретении» мощей святой периодически сам является во сне вору или заказчику, указывает, где он лежит, соглашается, чтобы его забрали, или, наоборот, нагоняет бурю и остается на месте. После авантюры еще нужно было всему свету доказать подлинность честных останков – включались механизмы риторики, проповеди, искусства. Солидному святому – солидный реликварий. И не менее солидный рассказ, который потом тиражируется. Такая «кража» – не банальное воровство, а целое предприятие, даже серия предприятий и мероприятий, иногда геополитического значения. Ритуальное насилие оборачивалось в нужный момент всеобщим согласием, святой обретал новый дом, новых домочадцев, а те – отца семейства.
Любой рынок работает в условиях определенной экосистемы, обусловливает ее ментальные координаты, но и сам этой системой формируется. Реликвии святых давали власть – и сами становились жертвами властных отношений. Их так ценили, что даже не могли назначить им цену. Но если нужно было «спасти» их, годились любые средства. Французский император Константинополя Бодуэн II Куртене, нуждаясь в средствах в оккупированной стране, в 1238 г. заложил терновый венец венецианцу Николо Квирино. Король Франции Людовик IX выручил родню и выкупил – не купил, а выкупил – святыню за 135 000 турских ливров, примерно полугодовой доход короны. Венец приехал в Париж, написали соответствующие отчеты, всю историю изобразили на отдельном витраже построенной по этому случаю Сент-Шапель. Будет ошибкой думать, что такие специфические связи между властями и какими-то осколками древности – курьезы из далекого прошлого. Реликвии собирали и глубоко чтили до индустриальной эпохи. Да и в наши дни они порой оказываются в фокусе внимания общественности, вовсе не только верующей.
