.png)
Ни один коммерческий сектор экономики не получает такой помощи от государства, как банки, и это в очередной раз подтвердила мартовская паника в США и Европе. Но, постоянно подстраховывая невидимую руку рынка, не искажают ли регуляторы рыночные стимулы? И не провоцируют ли участников рынка брать на себя все бóльшие риски?
Михаил Оверченко
Спасение банков во время финансового кризиса помогает предотвратить его перерастание в полномасштабный экономический кризис – за работы, обосновывающие такой подход, в 2022 г. Нобелевскую премию получили три экономиста, включая бывшего председателя Федеральной резервной системы (ФРС) США Бена Бернанке. Но у каждого лекарства есть побочные эффекты: надеясь на регуляторов, участники рынка теряют бдительность и начинают вести себя слишком неосторожно. Они рассчитывают, что власти будут всякий раз спасать их, писал в колонке для GURU выпускник РЭШ, научный сотрудник Института финансовых исследований им. Лейбница (SAFE) Константин Егоров.
В итоге регуляторам приходится вмешиваться вновь и вновь – уже не для того, чтобы спасать финансовую систему, как в 2008 г., а отдельные и не самые крупные банки, такие как Silicon Valley Bank (SVB) и Signature Bank в марте 2023 г., или даже вполне устойчивые, как в случае с Credit Suisse. Так власти пытаются предотвратить панику, из-за которой придется спасать уже финансовую систему. А она сейчас сталкивается с большими проблемами, пишет экономист МВФ Тобиас Адриан.
Но со спасением каждого банка постепенно накапливается то, что называется moral hazard – «моральный риск», отмечает Тайлер Кауэн, профессор экономики Университета Джорджа Мэйсона и колумнист Bloomberg, спасение от краха ослабляет по крайней мере некоторые защитные механизмы. «Капитализм без краха [компаний] все равно что религия без греха», утверждал макроэкономист Алан Мелцер, автор «Истории Федеральной резервной системы». Спасение бизнесов «убивает динамический процесс, который делает акционеров ответственными за убытки и дисциплинирует менеджеров».
Ограничивать риски и предотвращать кризисы нужно, но потенциальная нестабильность лежит в самой основе банковской системы, считает Кауэн. За счет ликвидных краткосрочных пассивов финансируются относительно неликвидные, сложно оцениваемые активы, такие как кредиты бизнесу, указывает он.
Финансовая система совершенно особенный сектор, сказал GURU Рубен Ениколопов, научный руководитель РЭШ и профессор Университета Помпеу Фабра. «Если обанкротятся все продавцы пончиков, например, с экономикой ничего страшного не произойдет: они очень слабо влияют на другие секторы, а влияние банковско-финансовой системы огромно. Поэтому иногда приходится ее спасать, даже если это повышает моральный риск», – говорит он.
Еще в начале марта ничто, казалось, не предвещало беды. Но уже в середине месяца банковская паника охватила рынки по обе стороны Атлантики. В итоге ФРС, Федеральной корпорации страхования депозитов (Federal Deposit Insurance Corporation, FDIC) и министерству финансов США пришлось гарантировать все вклады в SVB и Signature, а не только застрахованные $250 000. Ситуация необычная: регуляторы спасали не столько рядовых вкладчиков, сколько корпоративных клиентов (SVB и Signature работали со стартапами и венчурными фондами, а последний – еще и с криптовалютами).
ФРС открыла также программу помощи потенциальным жертвам банковской паники и стала выдавать кредиты на год под залог казначейских облигаций. По договоренности с регуляторами гендиректор JPMorgan Chase Джейми Даймон вместе с консорциумом банков предоставил $30 млрд региональному First Republic Bank, акции которого рухнули на 80% всего за шесть торговых сессий. Похожим образом его знаменитый предшественник, чье имя носит банк, Джон Пирпонт Морган пытался успокоить банковскую панику в 1907 г.
Индекс акций региональных банков США упал с 9 по 15 марта на 22%, примерно столько же потерял индекс европейских банков. Акции второго по величине банка Швейцарии Credit Suisse за один день рухнули на рекордные 24%. Credit Suisse воззвал к центробанку и тут же получил от него кредит на $53 млрд. Это не помогло, и швейцарские регуляторы организовали его продажу UBS всего за $3,3 млрд, при том что рыночная капитализация Credit Suisse даже после обвала составляла $8 млрд, а балансовая стоимость материальных активов – $45 млрд.
Для спасения SVB и Signature использовалось «исключение, связанное с системным риском», – право FDIC гарантировать незастрахованные вклады, если крах банка создает риски для финансовой стабильности. Это исключение неоднократно использовалось во время кризиса 2008 г., но SVB и Signature были банками среднего размера, работавшими в Калифорнии. И хотя они не входили в список системно значимых, быстрое распространение паники грозило пошатнуть финансовую систему. Депозиты в США за март сократились почти на $320 млрд до $17,19 трлн (к 5 апреля выросли до $17,25 трлн). Напуганные вкладчики переводили деньги в крупные банки, вынуждая мелкие и средние повышать ставки, пишет The Wall Street Journal (WSJ). Оказалось, что проблемы небольших учреждений могут поколебать доверие к финансовому рынку в целом, и одна из причин – устойчиво высокая инфляция, из-за которой банки продолжают нести потери, отмечает Адриан.
У Credit Suisse коэффициент достаточности базового капитала 1-го уровня составлял на конец 2022 г. 14,1% – почти столько же, сколько у UBS (14,2%), и больше, чем, например, у BNP Paribas (12,3%). Бумажные убытки по портфелю ценных бумаг у Credit Suisse были копеечные – менее $50 млн – против более $15 млрд у SVB. Все эти материальные факторы перевесил один нематериальный – потеря доверия к банку в критический момент. Его акции снижались уже два года, поскольку он терял клиентов и деньги. Credit Suisse проводил реструктуризацию и хотел избавиться от инвестбанковского подразделения, но не успел: мартовская паника спровоцировала отток средств, достигавший $10 млрд в день, сообщала WSJ.
«Доверие – основа финансов – может продолжать разрушаться. Финансирование может быстро исчезнуть для банков и небанковских организаций <…> Небанковские финансовые фирмы – быстро растущая часть финансовой системы – также могут столкнуться с ухудшением кредитного риска, связанным с замедлением темпов роста экономики. Например, значительно снизилась стоимость активов некоторых фондов недвижимости», – перечисляет Адриан.
В XIX в. инвесторы и экономисты считали панику неотделимой от процветания и обязательной частью бизнес-цикла, пишет Джейсон Цвейг, ведущий рубрики «Разумный инвестор» в WSJ. Она воспринималась, как природное явление, на которое человек повлиять не в силах, – как землетрясения, ураганы, смерчи, морские штормы. Регуляторы реалистично оценивали свои ограниченные возможности. «Вряд ли стоит ожидать <…> что эпизодический визит проверяющего способен спасти национальный банк от катастрофы», – писал в докладе конгрессу в 1881 г. контролер денежного обращения Джон Джей Нокс.
Кризисы XX в. вывели регуляторов на новый уровень. После банковской паники 1907 г. была создана ФРС (в 1913 г.), а во время Великой депрессии – FDIC (в 1933 г.). По мере того как финансовая система росла и усложнялась, регуляторы все активнее занимались устранением провалов рынка. После кризиса ссудо-сберегательных касс в 1980-е гг. FDIC получила право на «исключение, связанное с системным риском». А Алан Гринспен, едва возглавив ФРС, приобрел статус, близкий к божеству, за предотвращение кризиса после черного понедельника, когда индекс Dow Jones 19 октября 1987 г. рухнул на 22,6%. После сложного 1998 года, ознаменовавшегося разрастанием азиатского финансового кризиса, дефолтом России и вызванного им краха хедж-фонда Long-Term Capital Management (LTCM), журнал Time назвал Гринспена, тогдашнего министра финансов Роберта Рубина и его заместителя Лоуренса Саммерса «Комитетом по спасению мира». Финансовые власти, в частности, снизили ставки и организовали спасение LTCM банками за $3,6 млрд.
Ореол развеялся, когда стало понятно, что слишком значительное и длительное снижение ставок Гринспеном в ответ на крах «пузыря» доткомов в 2000–2002 гг. способствовало надуванию куда более опасного «пузыря» – на рынке недвижимости. Во время кризиса 2008 г. минфин США выделил $700 млрд на спасение банков (было использовано $426 млрд), ФРС пришлось снизить ставку до нуля и начать массово скупать облигации. Ее перещеголял Европейский центробанк, опустивший ставку до -0,5%. Европейские власти также рекапитализировали отдельные крупные банки.
Ведущие центробанки много лет держали ставки на околонулевом уровне, а в 2020 г. бросились помогать экономике, финансовому сектору и рынкам, когда разразилась пандемия коронавируса. Разгоревшаяся затем инфляция привела к сбоям в банковской системе и убыткам по самым, казалось бы, безопасным активам – казначейским облигациям США. В результате регуляторам пришлось в марте снова гасить панику. Финансовая система оказалась не готова к растущим процентным ставкам, пишет Адриан.
«За последние 25 лет или около того каждый кризис становился все более сложным, чем предшествующий, каждый приносил больше убытков, распространялся все шире по странам и секторам, – констатирует историк финансового сектора Эдвард Ченселлор, автор книг «Цена времени» об истории процентных ставок и «История финансовых спекуляций». – Попытки контролировать риск путем снижения процентных ставок уменьшают стоимость его принятия и в итоге ведут к росту совокупного риска».
Моральный риск, безусловно, существует, но ответственность в конечном итоге лежит на менеджерах банков, говорит Ениколопов. А их интересы могут не совпадать с интересами финансовой организации (ее вкладчиков и т. д.), подчеркивает он: «Если у менеджеров бонусы такие, что они зарабатывают огромные деньги, когда все хорошо, и ничего не теряют, когда все плохо, понятно, что они будут идти на слишком высокие риски».
Нельзя наказывать менеджеров слишком сильно, поскольку тогда они вообще не будут рисковать, а бизнес-вложения рискованны по своей сути, считает Ениколопов, но бывают вопиющие нарушения. Как в случае с SVB, где с апреля по конец 2022 г. не было директора по рискам, а портфель бумаг был составлен из рук вон плохо, отмечает он: «Это полная профнепригодность. Гендиректор этого банка должен получить волчий билет и лишиться права занимать какие-либо должности в финансовых организациях».
Как раз личную ответственность использовали регуляторы в XIX и начале ХХ в. Она была двойной: в случае краха банка его директора и акционеры теряли не только деньги, на которые они купили акции, но и сумму, равную их номинальной стоимости. Как показало исследование Ричарда Гроссмана, профессора экономики Уэслианского университета и приглашенного профессора Гарварда, сравнившего банки с двойной ответственностью и без таковой, она ограничивала рискованную политику. Но, правда, не гарантировала стабильности банкам во время масштабных финансовых кризисов.
Хотя банки рушились, масштабы потерь были не такими большими, показал экономист Ратгерского университета Юджин Уайт. В 1864–1913 гг. примерно из 10 000 банков обанкротился 501. Совокупные потери вкладчиков составили всего $44 млн (более $1 млрд в сегодняшних деньгах) – менее 1% ВВП. В современных кризисах, когда регуляторы пытаются обеспечивать стабильность банков с помощью не «эпизодических визитов», а на постоянной основе, потери оказались больше, по данным Уайта: в кризис ссудо-сберегательных касс – не менее 3,4% ВВП, в 2008–2009 гг. – более 7% ВВП. Тут, правда, стоит иметь в виду, что финансовый сектор органически увеличивается относительно экономики по мере ее развития и роста благосостояния, а банковской панике сегодня способствуют, например, соцсети и технологии: в мобильном приложении можно за считанные секунды вывести деньги из банка, не отстаивая, как раньше, очереди в его отделении.
«Столкнувшись с повышенными рисками для финансовой стабильности, директивные органы должны действовать решительно, чтобы сохранить доверие», – призывает Адриан: пробелы в надзоре и регулировании должны быть устранены, во многих странах нужно усовершенствовать процедуры урегулирования споров и усилить программы страхования вкладов, в острых кризисных ситуациях центробанкам, возможно, следует расширять финансовую поддержку банковских и небанковских учреждений, а также корректировать денежно-кредитную политику ради финансовой стабильности.
«Но чем больше правительство регулирует какой-то сектор, тем в большей степени оно фактически им управляет», – предупреждает Егоров. Ужесточение регулирования может сделать более безопасным бизнес банков, но не финансовую систему в целом, считает Кауэн. Если заставить банки держать только безопасные активы, то, во-первых, они меньше заработают в хорошие времена, что сделает их более уязвимыми в плохие. Во-вторых, это вытолкнет риск в другие, менее регулируемые области финансовой системы, при этом не имеющие доступа к программам помощи центробанков. Это могут быть фонды денежного рынка и страховые компании (как и случилось в кризис 2008 г.), финтехи, кредиторы из теневой банковской системы и т. д.
«Регулирование – неэффективный способ заставить изменить поведение», – писал Мелцер в докладе для палаты представителей конгресса в 2009 г. Базельские нормы требовали от банков увеличивать резервы при накоплении рисковых активов, в результате перед кризисом 2008 г. банки переводили такие активы на забалансовые структуры, привел он пример: «На динамичных финансовых рынках трудно, а то и невозможно предугадать, как умные участники рынков обойдут правила, не нарушая их».
В банковской системе достаточно потерять доверие – и все обрушится вне зависимости от того, есть в реальности проблема или нет, говорит Ениколопов. Поэтому ключевая роль центробанков – давать уверенность. Но это создает двойственную ситуацию: с одной стороны, страховка предотвращает панику, с другой – у банков возникает искушение влезать в более рискованные схемы, надеясь, что все равно спасут. Именно так работает страховка, резюмирует он: «С одной стороны, вы уменьшаете урон, когда наступает плохое событие, с другой – увеличиваете вероятность его наступления». «Поэтому, если вы спросите меня, когда стоит готовиться к следующему финансовому кризису, мой ответ всегда будет один: сейчас», – советует Кауэн.
