.png)
В прошлом выпуске «Экономики на слух» мы говорили про образование с профессором РЭШ Ольгой Кузьминой и экспертом в сфере школьного образования Полиной Мальцевой, основателем и автором курсов для родителей Polina_education. Что такое критическое мышление и как научиться так мыслить? Как обрабатывать факты, чтобы не быть обманутым? Как дети на самом деле учатся? Подробнее об этих и других вопросах - в подкасте, а мы делимся основными тезисами выпуска.
Филипп Стеркин
Полина: Нет универсального определения критического мышления. Но в целом это система навыков по работе с информацией. Их можно разделить на три уровня. Первый – это сбор информации, проверка ее достоверности, в том числе источников, оценка полноты и достаточности данных. Второй – обработка информации, ее анализ, выводы из собранных фактов. И третий – решение стоящих перед нами задач, будь то бытовых или профессиональных.
Вокруг нас очень много недостоверной информации, а спорные теории возводятся в ранг культа. Хороший пример – так называемый эффект Моцарта: якобы прослушивание классической музыки развивает когнитивные способности. Откуда взялся этот миф? Было одно-единственное исследование, проведенное с небольшой группой студентов. Перед сдачей теста на IQ половина испытуемых слушала классическую музыку, половина – нет. У первой группы результаты теста оказались немного выше, чем у второй. Эффект был колоссальный! Родители заставляли детей слушать классику, надеясь, что это разовьет их способности и они будут лучше учиться. Появились фирмы, которые зарабатывают на этой идее, выпускали даже наушники для беременных, чтобы еще эмбрион слушал классическую музыку. Повторное исследование не подтвердило результаты первого. Сами авторы написали опровержение, предупредили, что нельзя делать универсальные выводы из их первого исследования. И бесполезно! Теория стала культовой.
Ольга: Данные, даже достоверные, могут вводить нас в заблуждение. Мне очень нравятся примеры с процентами, показывающие, насколько осторожно нужно относиться к громким цифрам. Допустим, мы видим новость о том, что риск умереть от какой-то болезни увеличился на 50%, и начинаем переживать из-за этого. Но если бы мы взглянули на абсолютные показатели, то, возможно, поняли бы, что нет повода переживать. Потому что, может быть, риск и правда вырос на 50% – но с 0,001 до 0,0015%.
Другой пример – ошибка выжившего, которая показывает, стоит ли верить предсказаниям не слишком щепетильных экспертов. Представим, что человек рассылает 500 писем о том, что завтра курс доллара увеличится и 500 – что упадет. Затем ту группу людей, которая получила письма со сбывшимся прогнозом, он снова делит на две части: одной отправляет письма с прогнозом роста курса, другой – с падением. И так продолжает, пока не появится группа людей, которая начнет верить ему, так как регулярно получала письма со сбывающимися прогнозами.
СПРАВКА
В трактате «О природе богов» Марк Туллий Цицерон рассказывает историю о древнегреческом софисте Диагоре Мелосском, прозванном Безбожником. Диагора пытались убедить в том, что боги не пренебрегают людьми, так как в храмах можно найти множество табличек тех, кто выжил во время бури. «Так-то оно так, – ответил Диагор, – только здесь нет изображений тех, чьи корабли буря потопила и они сами погибли в море».
Во время Второй мировой войны американские военные пытались понять, какие части самолетов нужно дополнительно защитить. Изучая вернувшиеся из боя самолеты, они предлагали укрепить броней места, где было больше всего пробоин, – на крыльях, тогда как, например, в двигателе пробоин не было или почти не было. К работе привлекли группу математика Абрахама Вальда, который предложил противоположный подход – ведь эти самолеты все же долетели до аэродрома, а значит, укреплять нужно те места, где пробоин не было.
Полина: Мы во многом недооцениваем возможности детей и наши возможности развивать их. Еще в дошкольном возрасте ребенок устанавливает базовые причинно-следственные связи. Как маленькие ученые, дети все проверяют через гипотезу. Они залезают в лужу не для того, чтобы маме досадить, а потому, что хотят проверить, там мокро или нет и что произойдет с ботинками. Их вечные «почему» – это попытка понять истинную суть вещей. И нужно в этот суперважный период поддержать любознательность ребенка, а не подавить односложными ответами: «Почему? А потому».
Нужно учитывать, что мышление ребенка развивается постепенно. Те области мозга, которые отвечают за анализ информации, формируются только в переходном возрасте. К сожалению, родители часто просто не догадываются, как работает мозг ребенка. Они пытаются воспитать у ребенка четырех лет упорство, усидчивость, послушание, не понимая, что до семи лет единственно верный способ развития – сюжетно-ролевые игры, которые при правильной методике позволяют добиваться феноменальных результатов. Они требуют от ребенка, чтобы он 20 минут сидел за партой, а его предел – его возраст плюс одна минута. До трех лет у ребенка почти отсутствует часть мозга, отвечающая за сдерживание эмоций, – от него бессмысленно требовать, чтобы он вел себя спокойно в моменты возбуждения. Ну нет у него куска мозга, который мог бы помочь ему вести себя прилично! Лимбическая система запустилась, лобные доли незрелые. Все! Мы в сентябре пытаемся с первоклассником планировать цели в обучении до Нового года, а он просто не в состоянии планировать на четыре месяца вперед. Знание этих вещей очень помогло бы в воспитании детей.
Ольга: В РЭШ приходят очень умные дети. Выиграть олимпиаду – это не просто что-то выучить, это еще умение организовать свою работу. Но обычно они заточены под точные или естественные науки, математику, физику, где все очень строго, шаг вправо, шаг влево – все равно придешь к одному верному варианту. А экономика – социальная наука, и, хотя она использует методы естественных наук, в ней бесконечное количество неопределенностей, которые могут повлиять на результат. Поэтому однозначного ответа не бывает. Человеку, воспитанному точными науками, сложно перейти от мира аксиом к миру неопределенности.
Возьмем статистику – она описывает, но не объясняет ситуацию. Допустим, доходность какого-то индекса устойчиво растет. И вдруг она резко падает. Мы фиксируем это. Но что случилось? Может, это выброс данных, которые не нужно учитывать, а может, уникальное событие и нужно его внимательно исследовать и даже перестроить модели. Может, оно более ценно для исследований, чем масса данных, полученных в обычной ситуации. И чтобы ответить на этот вопрос, понять, что произошло, требуется весь массив накопленных знаний и методик.
Если в естественных науках понять, что случилось, определить причину можно с помощью эксперимента, то в социальных науках такая возможность есть далеко не всегда. Обычно мы вынуждены работать с уже имеющимися данными, которые не были собраны под конкретную задачу. Скажем, мы хотим проверить, как тип собственности влияет на производительность фирмы. У нас есть, допустим, данные, что в среднем компании с зарубежным собственником чаще применяют передовые технологии. Но все, что мы можем вытащить из этих данных, – корреляция. Чтобы сделать вывод о причинно-следственных связях, нужно провести рандомизированный эксперимент – заставить часть случайным образом отобранных фирм сменить тип собственника, а часть сохранить и лет через 10 сравнить их результаты. Это, конечно, невозможно.
Но экономисты придумали, как оценивать причинно-следственные эффекты от поведения. Мы используем метод инструментальных переменных, который появился в середине прошлого века и за который в 2021 г. экономисты Дэвид Кард, Джошуа Ангрист и Гвидо Имбенс получили Нобелевскую премию. Мы не можем заставить человека вести себя определенным образом, но мы можем использовать какой-то внешний шок, который влияет на поведение людей разным образом, и в итоге замерить эффект от изменения поведения.
Полина: Большинство школ старается внедрить критическое мышление во все предметы. Современное образование – это не просто набор знаний, но и набор навыков, которые позволят учиться потом всю жизнь. Есть огромное количество исследований о том, что наши дети будут менять профессию по 8–10 раз за жизнь.
Лекционный формат, фронтальное обучение, когда учитель вещает, стоя перед доской, а дети должны запомнить или выучить учебник, – это школа прошлого века, школа-фабрика, которая так наглядно показана в The Wall Pink Floyd. В целом этот подход был оправдан: для выполнения одинаковых функций готовили одинаковых людей, которых ждал выбор между достаточно понятными наборами компетенций. Но эта школа больше не отвечает современным запросам, тем вызовам, которые стоят перед нашими детьми сегодня, и тем более тем, которые будут стоять перед ними, когда они вырастут. Множество исследований показывает, что этот формат проигрывает активному формату (active learning), когда дети из объекта превращаются в субъект образовательного процесса.
Сравнение фронтального и активного обучения показало интересные результаты. И школьникам, и студентам больше нравится лекционный формат, потому что он дает ответы, а не заставляет сомневаться. Люди вообще не любят сомнения. Но результативность была выше при активном формате.
Это обучение через дебаты, цепочку переосмыслений, пробы и ошибки. Ребенок не сразу сдает окончательную работу, а готовит ее постепенно. Делает сначала первую версию (как MVP, minimum viable product стартапа), обсуждает, ищет способы доработать и улучшить проект, собирает комментарии – и не только преподавателей, но и других детей. Они ведь могут прекрасно самообучаться, в том числе на своих ошибках. Это еще одно отличие от традиционной школы, которая, напротив, воспитывает боязнь ошибки с ее подходом: «Я так сказала, а вы должны это выучить» или «В учебнике так написано, а кроме учебника, мы ничего не читаем». А может, ошибившись, ребенок нашел новое направление мысли. Он должен предлагать новые, нестандарные решения, не боясь, что его осудят за ошибку. Мне кажется, в этом ключ к успеху!
Пусть на уроках окружающего мира первоклашки пытаются понять, что ест улитка. Не из учебника узнают, а сами попробуют скормить ей все, что угодно, – от жвачки до мяса. На уроках истории 7–8-го класса пусть сравнивают разные источники информации и обсуждают, почему они по-разному освещают одни и те же события.
Эксперт в области образования Рон Бергер рассказывает об очень классном подходе, когда дети на занятиях по истории находят освещенную однобоко тему и дополняют ее новыми фактами. Например, в американских исследованиях рассказывается, как на таких занятиях они дополняли разделы по Второй мировой войне фактами, свидетельствовавшими о том, что в американской армии были батальоны с американцами японского происхождения.
Еще один классный пример показывает, как можно учить физике: сделать проект электрификации дома – не в учебнике прочитать, а сделать самому. Так ребенок переходит от зубрежки к формированию навыков, которые позволят ему всю жизнь обучаться и развиваться.
Из собственно навыков критического мышления учитель может сформировать отдельный курс: как искать информацию, отделять качественную информацию от некачественной, работать со статистикой, смотреть на размер выборки в исследованиях, выстраивать логические цепочки, отличать факты от мнения, на что обращать внимание при чтении СМИ – например, кто его финансирует, какая редакционная политика и т. д.
Именно на этих принципах построено знаменитое финляндское школьное образование. Знания обобщены в концепты. Ребенок учит факты, но цель – не зазубрить их, а сделать вывод из этих фактов, понять, как они были связаны, выявить причинно-следственные связи и затем применить эти выводы к разным ситуациям. Например, сравнить, как разворачивались революции в разных странах, в Азии, в Латинской Америке, найти общие черты, отличия.
Ребенок должен быть гибким, уметь выбирать приоритеты, а не просто хорошо учиться. Именно поэтому – на эту тему, правда, нет качественных исследований – хорошисты часто оказываются во многих профессиях успешнее отличников. Они умеют определять приоритеты, концентрироваться на том, что им больше нравится, что у них лучше получается, к чему у них больше способностей. Они учатся не бояться ошибок, потому что готовы исправлять их. А отличники так зациклены на успехе, что не готовы признать ошибку и это снижает их способность к адаптации.
Ольга: Экономистов за то, что они берутся за исследования в самых разных областях, казалось бы, далеких от собственно экономических отношений, часто обвиняют в империализме. Действительно, развитая методология позволяет экономистам анализировать довольно разные вопросы. Хороший пример – популярную книгу о поведении женщины во время беременности написала экономист Эмили Остер. Она собрала огромное количество исследований, помогающих ответить на многие вопросы, которые могут возникнуть у женщины во время беременности.
Полина: Эмили Остер в предисловии к книге очень четко описала ту боль, с которой я сама столкнулась во время беременности. Ты пытаешься понять, как теперь жить, что можно, чего нельзя, сколько можно заниматься спортом, какой придерживаться диеты, можно ли курить, пить алкоголь и кофе. Ты лезешь за ответами в интернет и сталкиваешься с массивом странной, непроверенной, эмоционально окрашенной информации, которой невозможно доверять. А когда ты приходишь к врачам, ты часто слышишь универсальный ответ: «Ну, с осторожностью». «Можно ли пить кофе?» – «Ну, по самочувствию». А по самочувствию – это сколько чашек?! Понятно, что есть индивидуальные особенности и нет одного правильного ответа, но в книге Остер были собраны хотя бы какие-то цифры и исследования, от которых можно отталкиваться, принимая решение.
Ольга: На самом деле женщина задается не вопросом «можно ли женщинам пить кофе во время беременности?», а «можно ли мне пить кофе во время беременности?». Это два совершенно разных вопроса. Даже очень хорошо проведенное исследование показывает нам среднюю температуру по больнице. Оно не отвечает на вопрос «а можно ли мне лично это делать?», потому что эффект для конкретного человека может отличаться от эффекта в среднем. В экономике это называется гетерогенностью или неоднородностью эффекта воздействия. Поэтому исследование может фокусироваться не только на средней зоне, но и на «краях», отвечать не только на вопрос, для какого процента людей эти две чашки кофе безопасны, но и у каких групп были какие-то побочные эффекты.
Полина: Что делает нас счастливыми? Первое – это, как показало длящееся уже более 80 лет исследование, социальные связи. Второе – чувство собственной реализации. Каждый реализуется по-разному, но для нас важно фокусироваться на том, что находится в нашей зоне контроля, где мы можем себя реализовать, где от нас что-то зависит. Как показывают исследования, люди, которые постоянно пытаются анализировать, счастливы они или нет, обычно менее счастливы, чем те, кто меньше думает об этом. В определенном смысле это действительно горе от ума.
О методах экономических исследований, корреляциях, экспериментах и о том, как экономисты обнаруживают причинно-следственные связи, можно также почитать книги на «полке» Ольги Кузьминой и послушать несколько выпусков подкаста «Экономика на слух»: ·«Экономическая наука как детектив», ·«Как данные помогают бизнесу адаптироваться», ·«Чего не знают экономисты» .
