.png)
Финансовые катастрофы, будь то крах банка, в котором лежат накопления, или инвестиции, оказавшиеся пирамидой, сильно бьют не только по благосостоянию, но и по доверию к финансовым институтам. Но как сильно такие события врезаются в нашу память? И может ли память о финансовом крахе передаваться другим людям, влияя на финансовые решения не только самого незадачливого вкладчика или инвестора, но и его друзей и потомков?
Анна Левицкая
После завершения Гражданской войны в США Сберегательный банк Фридмана (FSB) стал одним из первых банков, обслуживавших афроамериканцев на юге США. Многих из них он в буквальном смысле слова познакомил с миром банков. Это было безопасное место для хранения сбережений, к тому же депозиты были застрахованы правительством – вернее, банк уверял в рекламе, что застрахованы и деньги надежно защищены.
В 1874 г. коррупция и активные спекуляции менеджмента привели банк к банкротству, что стало настоящей катастрофой для его клиентов: вместе с банком сгорело около 10% капитала чернокожего населения ($75 млн в долларах 2021 г.). Разумеется, получив столь негативный первый опыт, клиенты FSB сильно разочаровались в банках. Как это разочарование сказалось на финансовом поведении афроамериканцев, решили проверить экономисты Веллор Арти, Гэри Ричардсон и Марк Ван Орден.
Для этого они изучили спрос на основной альтернативный инструмент сбережений в конце XIX – начале XX в. – страхование жизни. Полисы стоили относительно недорого, имели сопоставимую с депозитами доходность и на тот момент уже хорошо были знакомы афроамериканцам, поскольку страховки можно было приобрести через церковь и местные общины.
Чтобы оценить, как крах банка повлиял на спрос на страхование жизни, исследователи проанализировали, как в 1850–1940 гг. менялась численность страховых агентов в округах, где были отделения FSB. Крах FSB действительно привел к резкому увеличению спроса на страховки в пострадавших округах. Количество страховых агентов на 1000 домохозяйств выросло в среднем на 4 (в зависимости от округа – на 1–6), а годовые расходы на полисы – на $600–3600 на семью (в долларах 2023 г.). Проанализировав расовый состав агентов, авторы пришли к выводу, что дополнительный спрос на страховки создавали афроамериканцы.
Пострадавшие вкладчики распространяли свои предпочтения, передавая их как по горизонтали – друзьям и соседям, так и по вертикали – потомкам и членам семьи, пишут авторы исследования. Переезжая в новые регионы, включая те, где не было ни отделений FSB, ни существенного спроса на страхование, они «привозили» с собой недоверие к банкам и заражали им новых знакомых. В районах, где жили потомки пострадавших вкладчиков (сами не пережившие крах FSB), доля страховых агентов тоже была выше. И даже сегодня афроамериканцы чаще белых оформляют страхование жизни.
Культурная и политическая среда, в которой растут люди, влияет на формирование их предпочтений и убеждений: активность на фондовом рынке, доверие к институтам, социальные предпочтения. Например, мигранты из стран с развитым институтом частной собственности с большей вероятностью будут инвестировать.
Особенно глубокий след экономический кризис или финансовый крах оставляют среди наиболее уязвимых групп населения, делают вывод Арти, Ричардсон и Ван Орден. Но и состоятельные люди проникаются недоверием, заражая людей вокруг. После краха финансовой пирамиды Берни Мэдоффа инвесторы, в чьем окружении могли быть жертвы (например, существенные потери понесла еврейская община), стали активнее выводить деньги из инвестиций и перекладывать их в депозиты: отток в сообществах, где были жертвы пирамиды, был на 30% выше.
Люди, выросшие в период серьезных экономических потрясений, таких как Великая депрессия, склонны избегать риска, они меньше инвестируют, а среди финансовых инструментов выбирают акции реже, чем те, кто не сталкивался с подобным. Потерявшие работу или даже только наблюдавшие всплеск безработицы вокруг, сокращают потребление и, даже когда трудные времена остались позади, тратят меньше, чаще пользуются купонами, активнее покупают товары по скидке и экономят на их качестве (особенно если шок пришелся на их юность). Осторожнее ведут себя и профессионалы: топ-менеджеры, родившиеся в 1930-е (дети Великой депрессии), реже прибегали к внешним источникам финансирования бизнеса.
Инерция достаточно велика, считает партнер швейцарского мультисемейного офиса FP Wealth Solutions и выпускник РЭШ Алексей Дебелов: так, в 1990-е рынок США сначала обыгрывал остальные – после японского краха, наказавшего инвестировавших за рубеж, затем, после кризиса доткомов в начале 2000-х, уже проигрывал почти 10 лет, а потом отыграл позиции. Но все же эффект памяти временный, считает он: «Есть маятник, качающийся между жадностью и страхом, и обжегшиеся на IPO идут в SPACs (фирма-пустышка, которая проводит первичное размещение и создается специально для слияния с другой фирмой, собирающейся выйти на биржу, обойдя сложную процедуру IPO. – GURU) или в крипту либо вкладывают в лидеров в сфере искусственного интеллекта, стараясь поймать новую инвестиционную тему». Не устоял даже великий Уоррен Баффетт. «Он много потерял на авиакомпаниях и клялся больше не покупать их акции, но заместители уговорили, и перед началом пандемии COVID-19 его компания Berkshire Hathaway была крупнейшим инвестором отрасли с долями в каждой крупной компании. В пандемию Баффетт не выдержал и продал бумаги, возможно, на него повлиял негативный опыт», – рассуждает Дебелов.
Память может передаваться через несколько поколений. Жители тех районов Германии, где во время гиперинфляции 1920-х гг. цены росли наиболее быстро, даже век спустя ожидают более высокой инфляции, чем жители других районов, писал «Эконс», рассказывая об исследовании группы экономистов. По их мнению, два механизма передают опыт пережитой 100 лет назад гиперинфляции: он распространяется от родителей к детям и через местные институты и СМИ.
Российские инвесторы (или их родители) за 30 лет рыночной экономики пережили немало кризисов: потрясения 1990-х, дефолт 1998 г., кризисы 2008 и 2014 гг., обвал рынка в 2022 г. Но приток инвесторов на биржу тем не менее продолжается: к началу августа счета на бирже были почти у 33 млн человек, правда, две трети (по данным ЦБ на конец I квартала) – пустые.
Период высокой неопределенности в 1990-е определил неприятие риска у людей, переживших это время, говорит Максим Буев, профессор и проректор РЭШ. Это поддерживает недоверие к банкам и побуждает хранить деньги под матрасом (с чем государство частично справилось, введя систему страхования вкладов в пределах 1,4 млн руб.). А из девальваций 1990-х проистекает недоверие к рублю, продолжает Буев, чем отчасти объясняется значительная доля иностранных активов у частных инвесторов до февраля 2022 г. Возможно, поэтому российский частный инвестор в меньшей степени страдал от так называемой home bias, или «домашней предвзятости» (склонность вкладывать значительную часть портфеля в акции компаний своей страны. – GURU), допускает Буев.
То, что состоятельные россияне держали значительную часть портфеля вне страны, – это тоже отчасти результат «исторической памяти» о постоянных катаклизмах, считает Буев, причем памяти не только о 1990-х, но и об экспроприации 1918–1920 гг. По оценкам экономистов Филиппа Новокмета, Томаса Пикетти и Габриэля Цукмана на 2018 г., богатые россияне держали в офшорах состояние, примерно втрое превышающее официальные чистые валютные резервы и сопоставимое по величине с общим объемом финансовых активов домохозяйств, находящихся в России.
Диверсификацию и осторожность нельзя объяснять только травмами, уверен финансист, приглашенный преподаватель и выпускник РЭШ Петр Дорожкин: на это влияют и общий рост финансовой грамотности, и повышение благосостояния, и большая доступность разных инструментов управления капиталом.
