.png)
Для центробанков очень важно, что думают о ценах люди, чего они ждут: исходя из этого, они принимают решения, копить или тратить. Вот только измерить эти инфляционные ожидания очень трудно, хорошего метода пока так и не нашлось. В чем сложность этой задачи, объясняет Константин Егоров, профессор Антверпенского университета и выпускник РЭШ.
В экономике многое зависит от нас. Поэтому, возможно, самый важный ее показатель – это ожидания других людей, ведь именно от них зависит и судьба всей экономики, и то, каким образом каждому из нас лучше поступить. Часто даже самые нерациональные ожидания могут превратиться в самосбывающиеся пророчества.
Например, если вокруг все ожидают краха банковской системы и бегут забирать деньги, как в начале марта 2022 г., то и нам выгодно бежать за рублями, даже если мы считаем всех остальных паникерами. Ведь любой набег на банки, пусть и самый необоснованный, может легко их обанкротить без решительного вмешательства ЦБ. Другой наглядный пример – это рецессии, возникающие как бы на пустом месте. Если все вдруг станут ожидать экономического спада, то начнут экономить, и это снижение расходов само по себе может нанести значительный вред экономике. В этой ситуации вряд ли стоит рисковать своим капиталом и открывать новый бизнес, которому будет сложнее окупиться из-за сокращающихся расходов.
Это наглядные, но все же довольно редкие примеры. Возможно, менее очевидный, но зато повседневный пример – это самосбывающиеся инфляционные ожидания. Если окружающие нас люди по какой-либо причине потеряют веру в рубль и будут ожидать быстрого роста цен, то не только им, но даже самым большим оптимистам будет выгодно побыстрее избавиться от наличных рублей, например накупив товаров впрок, что неизбежно повлечет за собой повышение инфляции. Причем этот механизм работает не только в экстремальных ситуациях, как гиперинфляция, но и в относительно спокойные времена, когда инфляция колеблется в пределах нескольких процентов. Именно поэтому центральные банки, основная задача которых – контроль над инфляцией, так пристально следят не только за ней самой, но и за тем, что мы с вами про нее думаем.
Здесь возникает один из самых сложных вызовов во всей экономике. Казалось бы, если нам интересно, что люди думают по какому-то вопросу, можно их просто об этом спросить. Именно так и поступает каждый центральный банк, постоянно спрашивая граждан про их ощущения и ожидания насчет роста потребительских цен, веру в то, что этот рост будет близок к цели (в России это 4%), наличие сбережений, желание копить или покупать и многое другое.
Первая проблема здесь в том, что люди далеко не всегда говорят социологам то, что думают, причем они не обязательно лукавят сознательно. Но с этим социологи научились справляться.Для того чтобы понять, как респондент воспринимает задаваемые ему вопросы, проводится когнитивное тестирование – пилотаж анкеты, объясняла независимый исследователь, социолог-методолог Ксения Мануильская на конференции, посвященной 15-летию измерения инфляционных ожиданий в России. Отвечая на вопрос, респондент может подумать или вспомнить что угодно. Когда обывателя спрашивают, на сколько вырастут цены, первый его импульс – выплеснуть эмоции, и он может сразу же ответить, что они вырастут в 2 раза. Однако если задавать дополнительные вопросы (например, «А почему вы так подумали?»), как правило, человек дает более рациональную оценку.
Гораздо более серьезная проблема состоит в том, что даже искренние ответы людей часто оказываются абсолютно ошибочными. Самый знаменитый пример здесь – это, вероятно, опрос людей о том, как хорошо они водят машину. 93% американцев и 69% шведов искренне ответили, что они лучше медианного водителя, но так быть не может – на то она и медиана, что половина лучше нее, а половина хуже. Над таким оптимизмом других легко посмеяться, но, например, я не раз себя ловил на том, что ответ на вопрос о том, чем я питаюсь, я, как правило, начинал с овощей и фруктов. Хотя если посмотреть выписку по моей банковской карте или заглянуть в мой холодильник, то чаще всего там обнаруживалось что-то другое.
Экономисты стараются оценивать ожидания людей на основе их поступков, а не слов. Вместо того чтобы расспрашивать меня о моих пищевых привычках, они с удовольствием изучили бы список моих расходов, но такой возможности, слава богу, у них пока нет.
Иногда экономистам удается «схватить кого-то за руку» – зафиксировать не слова, но поступки. Они научились в таких случаях довольно точно измерять даже очень маленькие изменения в самых разных объектах, в том числе в инфляционных ожиданиях.
Легче всего это сделать в США и других странах, где существуют гособлигации, номинал которых индексируется вместе с инфляцией. Трюк здесь заключается в том, что одно и то же правительство одновременно выпускает два разных вида облигаций с тем же самым сроком и номиналом, но у одной облигации номинал (или общий размер долга по облигации) зафиксирован, а у другой он меняется вместе с инфляцией. Когда эти облигации торгуются на вторичном рынке, разница между их доходностями соответствует той инфляции, которая, по мнению торгующих ими людей, успеет реализоваться до срока погашения. Поэтому разница цен между такими облигациями дает нам очень точную оценку того, какой будет инфляция по мнению тех, кто согласился купить и продать эти облигации по текущим ценам.
Таким образом, экономисты практически нашли тех людей, которые поставили свои деньги на определенный прогноз по инфляции. Более того, в отличие от казино это не ставка случайного человека, решившего испытать судьбу в поиске новых ощущений. Для многих крупных банков это составляет значимую часть их бизнеса, они тратят внушительные ресурсы на то, чтобы как можно лучше оценить будущую инфляцию, привлекают для этого лучшие умы и используют все имеющиеся данные. Чтобы окупить эти расходы, они в итоге «ставят» очень большие суммы на собственные прогнозы и тем самым выявляют свою настоящую убежденность в них.
Помимо достоверности большой плюс такой оценки инфляционных ожиданий в том, что они доступны с высокой частотой. Гособлигациями США постоянно кто-то торгует, их цены хоть немного, но меняются, и поэтому у экономистов есть буквально поминутные данные об изменении ожиданий. Это особенно полезно для оценки того, как то или иное событие влияет на инфляционные ожидания. Например, когда центральный банк делает какое-то заявление, сравнение цен в минуты до и после него показывает, как оно повлияло на инфляционные ожидания, ведь вряд ли другое значимое событие успело произойти за те же самые минуты.
Увы, и этот метод не подходит для измерения инфляционных ожиданий населения. Главный недостаток оценки ожиданий на основе цен заключается в том, что он отражает мнение тех, кто постоянно торгует гособлигациями, а это пренебрежимо малый процент населения. На инфляцию же влияют ожидания всех людей, но, к сожалению, подавляющее большинство не торгует ничем, что могло бы с такой же точностью выявить их инфляционные ожидания. Если какие-то события значительно меняют инфляционные ожидания инвестиционных банков, это отнюдь не означает, что кто-то из рядовых потребителей вообще заметил это событие и как-то изменил свое поведение. А значит, так экономисты оценивают лишь те ожидания, которые они могут достоверно измерить, но совсем не те, которые они больше всего хотели бы узнать.
Кроме того, этот метод применим далеко не во всех странах, для него нужен развитый рынок «инфляционных» гособлигаций. В России есть четыре выпуска таких бумаг (например, вот и вот) с погашением в 2028–2033 гг., и Центробанк рассчитывает на основе их цен вмененную инфляцию, хотя ликвидность рынка этих бумаг оставляет желать лучшего. Как правило, с каждым из выпусков заключается несколько десятков сделок в день (бывает и до 200), а обороты измеряются от 0,5 млрд до 2,5 млрд руб. в месяц. «Средняя за декабрь вмененная инфляция из ОФЗ-ИН 52002 (2028 г.) не изменилась по сравнению с предыдущим месяцем», – констатирует Банк России в последнем обзоре денежно-кредитных условий. Эта вмененная инфляция составляет 7,3%.
Отчасти поэтому такой важный в современной экономике вопрос, как механизм формирования инфляционных ожиданий, остается по-прежнему практически не изученным. Исследователям приходится делать различные допущения.
В большинстве теоретических моделей предполагаются так называемые рациональные ожидания, которые подразумевают, что хотя люди постоянно ошибаются в своих прогнозах, но в среднем ожидают правильного уровня инфляции. Многие другие модели опираются на как бы «инерционные» ожидания: люди верят, что инфляция сегодня будет очень похожа на вчерашнюю. Есть модели, где каждый человек обновляет свои ожидания лишь изредка, потому что он только иногда задумывается об инфляции. В других моделях люди, наоборот, слишком сильно реагируют на новости, как бы переоценивая их важность, и т. д. Грубо говоря, на каждую популярную теорию из психологии есть своя модель формирования ожиданий. И такое многообразие продолжает существовать именно потому, что экономистам не хватает достоверных данных об ожиданиях рядовых потребителей.
В таком же затруднении находятся и центральные банки, также вынужденные балансировать между точностью измеренных ожиданий профессионалов и важностью не пойми что означающих опросов обывателей. Это довольно неприятная ситуация, где приходится делать хорошую мину при плохой игре. Например, упирать на то, что опросы, может, и не слишком точно оценивают уровень инфляции, но, вероятно, неплохо отражают ее изменение. Тут, безусловно, приходится закрывать глаза на проблему курицы и яйца: люди начинают обсуждать повышение инфляции, потому что поменялись их ожидания, или, наоборот, они в опросах отвечают про будущее повышение инфляции вслед за постоянно говорящими об этом медиа.
