.png)
Чтобы объяснить экономические процессы современности, экономисты все чаще обращаются к культуре и истории. Это не означает, что экономисты полностью отказываются от своих обычных инструментов, теорий и понятий (рынок, равновесие, максимизирующее полезность поведения индивида) – новые подходы используются в сочетании с классическими, пишет Максим Ананьев, научный сотрудник Мельбурнского института прикладных экономических и социальных исследований и выпускник РЭШ. Он предлагает три книги, которые позволяют оценить этот культурный поворот в социальных науках.
Identity Economics: How Our Identities Shape Our Work, Wages, and Well-Being («Экономика идентичности. Как наши идеалы и социальные нормы определяют, кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны»), George Akerlof, Rachel Kranton
Нобелевский лауреат по экономике Джордж Акерлоф и Рэйчел Крэнтон, профессор экономики Университета Дьюка, более 20 лет назад опубликовали статью, которая применила теорию игр к анализу «идентичностей» – как люди осознают себя и как это влияет на их поведение. В написанной спустя 10 лет книге они развивают этот подход и применяют свои выводы к анализу бедности, гендерной дискриминации, системы образования, стимулов для работников – «обсуждение идентичности и полезности простирается от карусели до геноцида». Они формулируют принципы «такой экономической науки, в которой взгляды людей варьируются в зависимости от социального контекста». Например, то, что в одном обществе считается справедливым отношением, в другом будет считаться несправедливостью и даже жестокостью.
Экономику идентичности Акерлоф и Крэнтон в самом начале книги иллюстрируют примером судебного разбирательства «Price Waterhouse против Хопкинс», которое проходило в начале 1980-х. Энн Хопкинс добилась феноменальных результатов в компании, но так и не стала ее партнером, потому что, по отзывам коллег, для женщины она была чересчур агрессивна. Таковы были стереотипы того времени. Руководитель Хопкинс, который поддерживал ее, говорил, что если она хочет стать партнером, то должна «двигаться более женственно, говорить более женственно, одеваться более женственно». «Предполагалось, что мужчины должны вести себя в стиле, традиционном для мужчин, а женщины – в стиле, традиционном для женщин», – пишут Акерлоф и Крэнтон.
Экономисты описывают «человека как обладающего «функцией полезности», пишут они, большинство методов экономического анализа основное внимание уделяют денежной мотивации – к примеру, желанию получать доход. Однако необходимо изучать и неденежные мотивы. Пример – система мотивации работников. Акерлоф и Крэнтон возражают против чисто денежной мотивации (так, директор, чье вознаграждение зависит от цены акций, будет стремиться поднять ее, игнорируя долгосрочные последствия) и считают, что центральное место в мотивации занимает идентичность. Они делят работников на две категории: инсайдеров и аутсайдеров – тех, кто идентифицирует и не идентифицирует себя с фирмой. Казалось бы, фирме выгодно, чтобы работники были инсайдерами, ведь они готовы больше работать за меньшую зарплату. Но изменение идентичности работника требует инвестиций в него: расходы на тренинг, целевые бонусы и т. д. Выгодно ли и в какой ситуации нести эти расходы? Выгодно, приходят к выводу Акерлоф и Крэнтон, так как инвестиции в идентичность работника, скорее всего, повысят общие прибыли компании.
«Символическая фигура «человек экономический», населявшая экономические модели с начала прошлого века, касалась только экономических товаров и услуг. Затем [лауреат Нобелевской премии] Гэри Беккер и его последователи добавили в функцию полезности все виды предпочтений. После этого были добавлены психологические отклонения от «рациональности» – в особенности когнитивные предубеждения. Экономика идентичности – это следующий шаг в данной эволюции».
Разные проявления идентичности авторы иллюстрируют многочисленными экспериментами. Например, эксперименты экономистов Карлы Хофф и Приянки Панди показали, как принадлежность к той или иной касте в Индии влияет на поведение людей. Испытуемых просили за значительное вознаграждение решить головоломку. В Индии фамилии свидетельствуют о принадлежности к определенной касте, и если организаторы эксперимента проводили перекличку, то результат участников, принадлежащих к низшим кастам, начинал ухудшаться.
Наглядное проявление идентичности мы можем наблюдать каждый день во дворе – то, как поведение детей на карусели зависит от их возраста, пишут Акерлоф и Крэнтон. Это естественный эксперимент, который показывает роль норм: «Дети хорошо понимают нормы поведения в определенном возрасте – они знают, что старшие дети должны вести себя не так, как ведут себя маленькие дети». Их поведение – то, как маленькие дети радуются карусели, а более старшие разрываются между желанием прокатиться и пониманием, что они слишком взрослые для этого, – иллюстрирует важный вывод: «Когда люди делают то, что, по их мнению, они должны делать, они счастливы».
А что же решил Верховный суд по делу Хопкинс? Он признал, что компания применила политику двойных стандартов: «<…> работодатель, который возражает против проявлений агрессивности со стороны женщин, чья должность требует этого качества, ставит женщину в безвыходное и недопустимое положение».
Why We Fight: The Roots of War and Paths to Peace («Почему мы сражаемся: Корни войны и пути к миру»), Christopher Blattman
Кристофер Блаттман из Чикагского университета прославился статьей о том, какие последствия для детей создает их участие в военизированных конфликтах (написана в соавторстве с Дженни Аннан). C тех пор Блаттман написал множество статей о войнах, их причинах и последствиях. «Why We Fight» в некотором роде подводит предварительный итог исследованиям самого Блаттмана и работам других ученых в этой области. Книга была опубликована в 2022 г., что, безусловно, добавляет ей актуальности.
Блаттман не понаслышке знает об ужасах войн и убийств. Он видел их в Уганде, в послевоенной Либерии, встречался с главарями знаменитого Медельинского наркокартеля и банд в Чикаго. Он видел, что худой мир лучше доброй войны. Именно поэтому конфликты редко приводят к войнам, пишет он: противоборствующие стороны пытаются избежать издержек войны, используя другие способы одолеть врага.
Блаттман выделяет пять общих факторов, которые приводят к тому, что стороны конфликта начинают игнорировать возможный ущерб от войны:
- неконтролируемые интересы элит;
- нематериальные или идеологические стимулы;
- неопределенность (например, неверная оценка издержек войны);
- искаженные представления о реальности;
- проблема исполнения обязательств (одна сторона конфликта не верит другой стороне и хочет быстрее закрепить свое преимущество, пока это возможно).
Эти пять правил универсальны и применимы к любым конфликтам. Блаттман приводит пример бандитских разборок в Чикаго. Главари банд, которых он знает лично, не хотят войны, ведь она грозит им гибелью и снижает прибыль. Но лидеры банд неконтролируемы, у них есть нематериальные стимулы (обычно месть), им нужно устранить неопределенность (доказать свою силу). Блаттман рассказывает о преступнике, который убивал, чтобы заработать себе устрашающую репутацию. В мире, где все знают, что ты силен, не обязательно сражаться (так, репутация армии защищает страну от нападения), объясняет Блаттман, но в нестабильном мире драка – это иногда лучший способ показать, что с тобой не стоит связываться.
Итак, есть пять причин войны, и путь к миру должен их устранять. В Медельине, приводит пример Блаттман, около 12 000 вооруженных молодых людей, но уровень убийств примерно на 70% ниже, чем в Чикаго. Причина проста: конфликты невыгодны преступным авторитетам. Все в городе знают это (неопределенность устранена), что помогает снизить общее насилие. Поэтому нужны международные инструменты, повышающие издержки войны для конфликтующих сторон, при этом они должны понимать, что наказание (например, в виде санкций) будет неотвратимо, считает Блаттман.
How the World Became Rich: The Historical Origins of Economic Growth («Как мир стал богатым: Исторические корни экономического роста»), Mark Koyama, Jared Rubin
Марк Кояма из Университета Джорджа Мейсона и Джаред Рубин из Университета Чепмена – яркие представители новой области, экономики религии, которая изучает то, как религиозные доктрины и религиозные сообщества влияют на развитие экономики и общества. В книге «How the World Became Rich» они обращаются к главному вопросу экономики развития: почему в определенный момент мировой ВВП на душу населения начал резко и устойчиво расти и почему плоды этого роста оказались неравномерно распределены? Если почти всю историю человечества более 90% населения были бедными, то почему 200 лет назад ситуация начала меняться?
Вариантов ответа на этот вопрос (еще античные мыслители задумывались о причинах процветания, хотя иначе смотрели на ценность экономического роста) великое множество. «На самом деле почти наверняка нет ни одного правильного ответа», пишут Кояма и Рубин, «не существует панацеи, способной привести страну к богатству», да и экономический рост сам по себе не является панацеей (например, во время промышленной революции продолжительность жизни в Великобритании сократилась).
Авторы предлагают как традиционные объяснения феномена роста последних двух столетий, связанные с развитием рынков и производительностью труда, так и более интересные и интригующие ответы – влияние религии и культуры. Книга построена на огромном историческом и статистическом материале. Почему именно в Великобритании, а не в Голландии родилась экономика, рост которой был устойчивым и не обращался вспять, почему именно она индустриализировалась первой? Как ее прорыв открыл для других стран путь догоняющего роста? Почему советский путь к индустриализации завел Россию в тупик? Какие преимущества позволили США превратиться в промышленного гиганта? Что помогло расти Китаю? Почему не все общества смогли использовать появившиеся возможности для догоняющего роста?
«История советской индустриализации дает два урока. Во-первых, коммунизм несовместим с долгосрочным ростом <…> Во-вторых, автократическое правительство может задушить экономический рост в долгосрочной перспективе <…> пример СССР остается напоминанием о потенциально разрушительных экономических последствиях бесконтрольной политической власти».
Первая часть книги посвящена обзору теорий (географической, институциональной, культурной и т. д.) экономического роста. Кояма и Рубин признают, что география сыграла важную роль в развитии разных обществ (влияла на институты, культуру, демографию, колонизацию), но она не может объяснить всего, иначе «наша судьба была бы предначертана тысячи лет назад». Многое могут объяснить институты, но опять же не всё. Например, почему институты работают по-разному в разных частях мира? Почему демократия добилась успеха в некоторых странах, особенно в Европе, но потерпела неудачу в постсоветских и многих других государствах?
От этих вопросов авторы переходят к культуре, при этом оговариваются, что современные подходы гораздо тоньше взглядов начала XX в., «которые в лучшем случае были евроцентричными, а в худшем – расистскими». Сегодня ученые, пишут Кояма и Рубин, рассматривают культуру как явления, которые формируют мировоззрение людей, фокусируются на таких факторах, как доверие, гендерные нормы и т. д.
«Под культурой мы подразумеваем концептуальную линзу или эвристику, которые люди используют для интерпретации мира».
Например, культуру Кояма и Рубин называют одной из причин, почему Римская империя, в период расцвета обладавшая развитой рыночной экономикой, не достигла ничего близкого к промышленной революции – преуспевающие жители Римской империи стремились не к труду, а к праздной жизни.
Авторы признают большую роль религии и ее влияние на долгосрочное экономическое развитие. Они обращаются к знаменитому тезису Макса Вебера о связи протестантизма и капиталистической этики. Новые данные и эмпирические методы позволяют проверить, насколько правильной была теория Вебера, о которой исследователи спорят уже более 100 лет.
Среди факторов, благодаря которым экономический рост стал устойчивым, авторы выделяют демографические изменения. Во время промышленной революции доходы на душу населения выросли незначительно – ведь оно росло вместе с ВВП. Когда рост населения замедлился, доход на душу населения начал устойчиво расти. Стимулировали демографический переход и инвестиции в человеческий капитал, что способствовало более устойчивому росту экономики.
«Мир стал богаче, чем когда-либо. Вероятно, в обозримом будущем он продолжит богатеть. Все больше и больше людей может вырваться из ужасной нищеты. Богатство освобождает человеческие умы <…> позволяет нам жить дольше и здоровее <…> Это достижение заслуживает того, чтобы его отмечали и понимали», – пишут Кояма и Рубин. И не обязательно мы должны выбирать между экономическим ростом и другими ценностями, такими как сохранение окружающей среды или более справедливое общество. Напротив, экономический рост может помочь нам достигнуть этих целей, убеждены авторы «How the World Became Rich».
О теориях экономического роста можно также почитать книги на «полках» ректора РЭШ Рубена Ениколопова и профессора РЭШ Герхарда Тевса.
