.png)
В моделях экономистов люди, как часто кажется, ведут себя совершенно не так, как в жизни: они предельно рациональны и в среднем не ошибаются. Но так ли далеки эти модели от реальности? Вовсе нет, объясняет ректор РЭШ Антон Суворов в подкасте «Экономика на слух». Он рассказывает о достижениях поведенческой экономики, когнитивных искажениях, природе и механизме нашего выбора. Почему, например, фраза «О вкусах не спорят» была так важна для экономистов? Как эволюция научила нас ошибаться, быть наивными и действовать, казалось бы, иррационально? Почему доля самообмана сопутствует успеху? Как мы оказываемся в плену когнитивных искажений? Ответы на эти вопросы не опровергли парадигму максимизации полезности, но сильно обогатили подходы экономистов. А еще позволили по-новому подойти к изучению связи экономики и этики, подтвердить, что стремление к равенству и справедливости, забота о слабых – это тоже максимизация полезности. GURU публикует интервью, подготовленное на основе этого выпуска подкаста РЭШ.
Филипп Стеркин
– Антон, хотел бы начать с того, о чем вы говорили на Просветительских днях РЭШ, когда обсуждали отношения между теорией игр и поведенческой экономикой, о том, насколько поведение людей в принципе рационально. И хочу процитировать одного из отцов поведенческой экономики Даниэля Канемана, который пишет: «Я часто морщусь, когда слышу, будто наша с Амосом [Тверски] работа показывает, что человеческий выбор иррационален», на самом деле они демонстрируют только, что поведение обычного человека плохо описывается моделью «рационального агента».
–Я при глубочайшем уважении к Даниэлю Канеману немного поспорю с ним: я не уверен, что стандартные экономические модели так уж плохо описывают поведение людей. Действительно, поведенческие экономисты и социальные психологи много критиковали традиционную экономику за то, что очень часто поведение людей не согласуется с предсказаниями рациональных моделей. Поведенческая экономика задокументировала большое число таких отклонений, ловушек, когнитивных искажений. Современная экономика методологически основывается на моделировании поведения людей и организаций (экономических агентов). Частные модели, которые успешно описывают поведение в отдельной ситуации, сопряженной с когнитивными ошибками, и заточены именно под эту ситуацию, теряют предсказательную силу, теряют универсализм и лаконичность, которые издавна считаются достоинствами экономической науки. Универсальной же модели, которая стала бы успешной альтернативой неоклассическим моделям, основанным на теории рационального выбора, поведенческая экономика не предложила. Ее достижения скорее дополняют теорию рационального выбора, позволяют вносить поправки в построенные на ее основе модели.
Здесь я бы хотел сделать очень важную оговорку: утверждение, что экономические агенты, как говорят экономисты, «максимизируют полезность», вовсе не значит, что мы каждую секунду просчитываем все возможные исходы и осознанно принимаем все решения. Но идея максимизации полезности в целом соответствует нехитрой истине, что «рыба ищет где глубже, а человек – где лучше», и предполагает, что наши случайные ошибки будут в среднем нивелировать друг друга. В экономических моделях мы ведем себя так, будто максимизируем полезность и стремимся наиболее полно удовлетворить свои предпочтения, что вовсе не тождественно всегда осознанному поведению. Как объясняли Милтон Фридман и Леонард Сэвидж в статье еще 1948 г., лучший способ описать поведение профессионального игрока в бильярд – представить, что он всякий раз идеально выбирает силу и направление удара. Конечно, игрок иногда будет ошибаться, бить то слишком сильно, то слишком слабо, но в среднем эти ошибки будут нивелировать друг друга. Эта вера в то, что ошибки, конечно, происходят, но не носят систематического характера, была достаточно устойчива, пока работы Канемана и Тверски, а затем других авторов не поколебали эту убежденность, показав, что отклонения от рациональности не просто существуют, но носят систематический характер.
– То есть я действую рационально, если понимаю свои цели и выбираю разумные пути их достижения? Например, если я хочу всю неделю проваляться и объедаться тортиками, смотреть тупые фильмы или потратить ощутимую часть сбережений на путешествие, поскольку я понимаю, что мне нужен отдых, и при этом я оцениваю последствия своего решения, то и такой выбор с точки зрения экономиста будет рациональным?
– Совершенно верно. Это традиция, которая во многом восходит к Чикагской школе, к Гэри Беккеру, – распространение неоклассической парадигмы на явления, которые на первый взгляд могут казаться совершенно нерациональными. Даже аддиктивное поведение, допустим чрезмерная привязанность к алкоголю или видеоиграм, тоже может оказаться вполне рациональным выбором.
Одна из книг Ричарда Талера называлась «Квазирациональная экономическая теория», т. е. мы не бесконечно далеки от рациональности. Даже когда люди копируют поведение окружающих – например, инвесторы, глядя, как акции растут в цене, начинают их покупать, – часто подобное поведение несет в себе рациональное зерно, потому что окружающие могут обладать недоступной нам информацией. Хотя это может приводить к совершенно идиотским ситуациям, как, например, показал классический эксперимент Соломона Аша: нужно было оценить, какая из двух линий длиннее, и, когда один за другим участники давали неверный ответ, другие, не понимая, что же происходит, вторили, соглашаясь с очевидной ложью (большинство участников были подсадными).
– Когнитивных искажений огромное количество: избегание потерь, неприятие риска, эффект обладания, эффект фрейминга (см. наш тест. – GURU). Можно ли эти искажения систематизировать, описать в какой-то схеме?
– Мне кажется, описать все скопом невозможно, потому что модель была бы невероятно сложной, но научные работы разделены на два типа. В первом типе работ изучаются последствия надежно задокументированных искажений. Во втором – происхождение этих искажений и почему они достаточно устойчивы.
Например, для человека очень важен межвременной выбор: стоит ли инвестировать в будущее – сберечь немного денег, положив их на счет в банке или вложив на фондовом рынке, либо лучше потратить их сегодня на что-то приятное. Стоит ли тратить дополнительные усилия на трудную работу или лучше отдохнуть? Мы постоянно, сталкиваясь с таким выбором, отклоняемся от рационального поведения. Приведу классический пример: мы заводим будильник на 6 утра, но, когда он звенит, выключаем будильник и спим дальше. Зачем же тогда ставить будильник на 6 утра? Работа экономистов Парты Дасгупты и Эрика Маскина показывает, что такое поведение может быть порождено разумными эволюционными процессами: природа, стремящаяся к выживанию наиболее приспособленных индивидов, может снабдить их функцией полезности, которая генерирует не согласованный по времени выбор. Присутствие некоторой неопределенности делает такие, казалось бы, неразумные предпочтения оптимальными в среднем. Конечно, иногда они генерируют ошибки, но в среднем позволяют принимать хорошие решения.
– Вы сказали сейчас о неопределенности, а ее-то мы стремимся устранить, пытаемся избежать неопределенности, избежать рисков.
– Как раз чрезмерное избегание неопределенности экономисты считают иррациональным. Любое развитие сопряжено с риском, и если ничего не делать, то ты не будешь ошибаться, но ничего и не достигнешь. Поэтому определенный риск, конечно, должен присутствовать в нашей жизни.
Другое дело, что само отношение к риску – это одно из фундаментальных предпочтений, у людей оно разное. А экономисты относились к предпочтениям с огромным уважением. Фраза «О вкусах не спорят» была ключевой. У того же Гэри Беккера есть написанная в соавторстве с Джорджем Стиглером знаменитая статья, которая так и называется – De gustibus non est disputandum, т. е. о вкусах не спорят. В ней строится модель, в которой предпочтения формируются постепенно. Именно эта модель потом легла в основу работ Гэри Беккера по теории аддиктивного поведения. То есть, с одной стороны, определенные базовые предпочтения даны нам природой, но с другой – отношение к каким-то конкретным вещам формируется постепенно. Например, слушая хорошую музыку, мы постепенно сформируем требовательный и взыскательный музыкальный вкус.
– Но это же, по-моему, очевидная истина, о чем тут спорить и что доказывать? Вспоминается снова психолог Канеман, который писал, как он был поражен, узнав о подходах работавших с ним в соседнем здании экономистов. Казалось, писал он, наши науки изучают представители двух разных видов.
– Методологически это довольно важный вывод, поскольку долгое время экономисты считали, что предпочтения даны природой, и не претендовали на то, чтобы их объяснять. В этой скромности есть важное достоинство: невозможно построить модель всего, должны быть какие-то вводные, и экономисты считали, что есть некие заданные предпочтения и они непротиворечивы. Собственно, это и является определением рациональности.
Работа Беккера и Стиглера изменила этот подход, поместив в фокус внимания экономистов само формирование предпочтений. Позже появились и другие работы (я уже упоминал исследования Дасгупты и Маскина), показывающие, например, что отношение к риску является следствием эволюции. Другой пример – такое свойство предпочтений, как зависимость от точки отсчета, которая является предметом, пожалуй, самой знаменитой статьи Канемана и Тверски про теорию перспектив: мы обращаем внимание не на ценность конечных результатов, а на то, как они соотносятся с точкой отсчета. Эта зависимость предпочтений от точки отсчета, как показывают в другой работе Гэри Беккер вместе с Луисом Райо, тоже могла возникнуть в результате эволюции: в силу физических ограничений мы не можем испытывать слишком сильные чувства и не можем уловить слишком тонкие отличия. Авторы показывают, что из этих двух базовых предпосылок выводится важный результат: предпочтения индивидов будут зависеть от точки отсчета. Мы огорчаемся, если жизнь становится хуже, радуемся, если она стала лучше, или по крайней мере осталась такой же, или если результат превзошел ожидания; сама же точка отсчета формируется в том числе, когда мы сравниваем себя с окружающими.
– Еще одно наше свойство, обусловленное эволюцией, – мы во всем любим искать причинно-следственные связи и системность. Это нам и помогает, и может сыграть дурную шутку. Например, мы часто приписываем успех – свой или чужой – нашим способностям, не понимая, что могло банально повезти. Скажем, мы верим, что успехами компания обязана гениальности ее директора, и, когда он переходит в другую компанию, кидаемся покупать ее акции.
– Это верно. Некоторые когнитивные искажения похожи на зрительные иллюзии – они порождены неизбежными физиологическими ограничениями нашего мозга. В других же ключевую роль играет мотивационная составляющая. В частности, люди приписывают заслуги собственным усилиям и талантам, а неудачи списывают на внешние обстоятельства и происки врагов, поскольку нам нравится думать о себе хорошо, верить в свои положительные качества. Другой вопрос, на который нет простого ответа, – насколько разумной стратегией оказывается чрезмерная самоуверенность. Возможно, такие оптимистичные взгляды на нашу природу помогают нам развиваться.
Здесь мы затрагивает важную тему – наивности и прозорливости. Предположим, мы обладаем так называемыми квазигиперболическими предпочтениями и знаем, что, поставив будильник на 6 утра, возможно, выключим его и будем спать дальше. Наивный человек хуже прозорливого оценивает шансы встать по будильнику в 6 утра. И казалось бы, лучше быть прозорливым. Но даже это утверждение не вполне очевидно. Как показывают некоторые исследования, в частности Теда О’Донохью и Мэтью Рабина, в определенных ситуациях некоторая степень наивности может привести к более положительным результатам. Иначе мы просто не будем браться за трудные задачи, понимая, что шансы на их решение невелики.
– Я бы хотел вернуться немного назад, к тому, что люди и их предпочтения могут меняться, в том числе с возрастом. Были эксперименты, которые показывали, что наша подверженность когнитивным искажениям тоже меняется в зависимости от рода занятий: например, эффект владения, когда мы переоцениваем ценность нашего имущества, слабее проявляется у трейдеров, которые привыкли расставаться с имуществом, с акциями. Им меньше свойственно неприятие потерь.
– Возрастная динамика – это лишь одно из измерений. Если же говорить о неприятии потерь, то гипотеза, что боль от потерь существенно превышает радость от сопоставимых приобретений (на этом Канеман и Тверски строят свою теорию перспектив), действительно может объяснить возникновение эффекта обладания. Канеман с соавторами проводили эксперименты: раздавали кружки и предлагали студентам обмениваться ими, и оказывалось, что студенты-продавцы ценили эти кружки больше, чем студенты-покупатели, которым кружки не достались. А серия полевых экспериментов Джона Листа показала, как на силу эффекта обладания влияет опыт: продавцы на ярмарках не демонстрируют никакого неприятия потерь в отличие от покупателей. Понятно, что у этого есть два возможных объяснения. Первое: если вы страшно переживаете из-за каждой потери, наверное, не стоит вам становиться продавцом. Второе: как показал Лист, со временем продавцы привыкают расставаться с товаром, привыкают к потерям. Я не уверен, что эти выводы универсальны, но в какой-то области люди, безусловно, могут научиться вести себя более рационально, игнорировать эмоции, связанные с потерями и расставанием.
– А ведь экономисты даже оценили этот коэффициент неприятия потерь.
– Это верно, во многих исследованиях фигурирует оценка, показывающая, что не очень значительные потери мы чувствуем примерно вдвое сильнее, чем сравнимые приобретения.
– В разных исследованиях изучалось, как на наше поведение влияют деньги, само их упоминание во время экспериментов. Оказалось, что люди начинают вести себя более независимо, более ответственно. Деньги рождают индивидуализм. А как поведенческие аномалии влияют на наши финансовые решения? Например, известно, что избегание потерь порождает эффект диспозиции: люди слишком долго держат ценные бумаги, которые падают, рассчитывая, что еще отыграются и не придется фиксировать убытки.
– Да, мы очень не любим признаваться себе в потерях, что действительно приводит к чрезмерной инерции на финансовых рынках.
Мы с вами уже говорили о наивности и прозорливости. Приведу пример из этой области. Я могу сам выбрать кредитный лимит по карте. И казалось бы, чем он выше, тем больше у меня гибкости, тем шире мои возможности. Но я понимаю, что могу влезть в большие долги. Поэтому рациональный человек может захотеть сузить свое пространство возможностей, чтобы избежать поведенческих ловушек. Можно вспомнить классический миф об Одиссее, который, проплывая мимо острова сирен, попросил товарищей залить уши воском, а его привязать к мачте, чтобы они не пали жертвой коварных искусительниц.
– Поэтому мы еще прибегаем к планированию расходов: часто у людей есть накопления, но они берут кредит, платят по нему проценты, только бы сохранить накопления. Талер в книге «Nudge. Архитектура выбора» рассказывал историю двух знаменитых актеров – Джина Хэкмена и Дастина Хоффмана, которые дружили с молодости. Однажды Хэкмен пришел к Хоффману в гости, и тот попросил у него денег взаймы. Хэкмен удивился, потому что у Хоффмана на полке стояли банки с деньгами. Почему же ты не возьмешь деньги из этих банок, спросил он. Хоффман в ответ показал ему на банку с деньгами с надписью, допустим, «Коммунальная плата», а потом показал на пустую банку с надписью «Еда».
– Я очень люблю этот пример и рассказываю о нем студентам. Талер пишет, что у нас есть разные ментальные счета, как он их называл, и, действительно, один из них может пустовать, при том что на другом может быть много денег. У него есть другой пример из этой области: его пригласили прочитать лекции в Швейцарии и заплатили очень приличный гонорар, который он почти полностью потратил в шикарном путешествии с женой. Как он сам признается, если бы ему сравнимый гонорар заплатили дома, в обычных условиях, он, конечно, распорядился бы им иначе.
– Что мы делаем с премией? Мы идем ее обмывать. Возвращаясь к кредитам... Ведь объяснение нашего отношения к кредиту – это одна из фундаментальных идей поведенческой экономики: мы будущие платежи обесцениваем по сравнению с удовольствием от потраченных денег здесь и сейчас. И если развернуть это на 180 градусов, мы мало сберегаем, потому что будущие поступления ценим меньше, чем сегодняшнее удовольствие.
– Это верно. На этом построена теория подталкивания: как, не ограничивая выбор людей, побудить их делать более рациональный выбор. Известный эксперимент – программа «Сберегай больше завтра», разработанная Талером со Шломо Бенарци, которая позволила существенно увеличить добровольные пенсионные сбережения сотрудников компаний. По этой программе они принимали решения увеличить сбережения не сегодня, а в будущем при повышении зарплаты. Такой подход оказался очень действенным, поскольку решение больше откладывать не воспринималось как потеря.
Здесь мы затронули важную тему. Талер и Касс Санстейн развивают идею либертарианского патернализма – как с помощью архитектуры выбора помочь людям преодолевать свои слабости. Этот подход вызвал и критику. Ведь патернализм подразумевает, что некие люди, считающие себя умнее нас, будут подсказывать нам, как вести себя, и не только подсказывать, а еще и манипулировать нашим поведением, загонять нас в определенные рамки. Но Талер с Санстейном говорят, что при таком подталкивании объективный выбор не сужается и если оно происходит ненавязчиво и с благими целями, то, наверное, и возражать против этого сложно. В книге «Nudge. Архитектура выбора» приводится пример, как побудить людей увеличить сбережения – больше откладывать или вкладывать в более рискованные инструменты, – просто предложив им определенную опцию по умолчанию. Нам свойственна пассивность, инерция, и если нам предлагают конкретную схему добровольных пенсионных сбережений, то с большой вероятностью мы ей и будем следовать.
И хотя само слово «патернализм» вызывает у меня определенное отторжение, либертарианский патернализм кажется мне достаточно осторожной и разумной стратегией. Но, конечно, очень важно не злоупотреблять этим.
– Здесь мы затрагиваем вопросы этики. В последние годы, в том числе под влиянием поведенческой экономики, стали все более активно развиваться исследования связи экономики и этики. Что они показали?
– Действительно, одна из важных тем в поведенческой экономике – это отношение людей к тому, что справедливо, что несправедливо, насколько мы склонны к альтруизму или нами движет лишь стремление жестко конкурировать с окружающими. Здесь можно вспомнить простейший эксперимент – так называемую игру в диктатора: одному из ее участников дается определенная сумма денег и он может поделиться ими с другим участником. Оказалось, что, хотя многие все оставляют себе, значительная часть людей отдает аж половину, а в среднем – 20%.
Поведение людей в этой игре использовалось как некий плацдарм для атаки на идею рациональности экономических агентов, но на самом деле в желании делиться с окружающими нет ничего нерационального. И тот же Гэри Беккер еще в 1970-х много занимался экономикой семьи. Смешно было бы говорить об экономике семьи, члены которой думают исключительно о своем материальном благополучии. Рациональность вовсе не тождественна эгоизму.
Это показали также эксперименты Джеймса Андреони и Джона Миллера. Они модифицировали условия игры: сумма, которую давал «диктатор», могла увеличиться или уменьшиться. И оказалось, что 98% участников игры вели себя согласованно, рационально. Причем больше половины участников принимали решения так, будто они максимизировали предпочтения, в которые включалось не только их собственное материальное благополучие, но и благополучие их партнера по игре. То есть противоречия между желанием делиться и рациональностью нет.
Есть сотни экономических экспериментов, в которых изучается, как люди делятся друг с другом, как различные внешние факторы влияют на проявления альтруизма, стремление к равенству и справедливости и т. д. С одной стороны, люди могут стараться максимизировать общий пирог, жертвуя интересами слабых членов общества. Крайнее проявление такого подхода – легенда о том, что в Спарте хилых младенцев сбрасывали со скалы. Диаметрально противоположная позиция ассоциируется с именем современного философа Джона Ролза: нужно думать и заботиться в первую очередь о самом слабом члене сообщества. И это тоже выглядит рационально, ведь вы не знаете, что вас ждет впереди и не окажетесь ли вы на месте самого слабого. Наверное, наши реальные представления о справедливости находятся где-то между этими полюсами: нужно думать об интересах как общества в целом, так и тех, кто оказался в тяжелом положении.
О книгах, где изучается связь этики и экономики, можно почитать на «полке» научного руководителя РЭШ и профессора Университета «Помпеу Фабра» Рубена Ениколопова.
