.png)
Быть эмитентом мировой резервной валюты очень выгодно, но в какой-то момент может стать слишком рискованно: «непомерная привилегия» сопряжена с непомерной же ответственностью. Тогда гегемон может снизить и то и другое, и от этого проиграют все. Профессор Антверпенского университета и выпускник РЭШ Константин Егоров* объясняет, зачем миру нужен гегемон.
На фоне упорной борьбы Дональда Трампа с торговыми дефицитами только ленивый не обвиняет его в том, что он просто неправильно понимает их природу. Согласно экспертам, такие дефициты очень даже выгодны США, а многие другие страны, включая ЕС, смотрят на них с завистью. Получается, что своими действиями администрация Трампа только ослабляет привилегированное положение США в мировой экономике. Но действительно ли это положение такое уж завидное? И будет ли выгодно другим странам, если США начнут сдавать свои позиции? Оказывается, иногда гегемону может быть выгодно снизить свою лидирующую роль, и не всем это может понравиться. В мировой истории такое уже случалось.
Ситуация с мировым экономическим доминированием довольно запутанная. Прошли те времена, когда многие страны буквально платили дань своему гегемону, а значит, можно было недвусмысленно измерить выгоды от положения доминирующей страны. Но никто не переводит деньги на счет США с пометкой «за мировое лидерство». И хотя есть довольно устойчивый консенсус о самом наличии так называемой «непомерной привилегии», т. е. о материальных выгодах США от своего доминирующего положения, существует несколько разных теорий о том, как и на чем они зарабатывают. Более того, эти теории еще и постоянно изменяются. Самые первые из них (в первую очередь Чарльза Киндлбергера и Роберта Триффина) основывались на системе золотого стандарта. С отказом от этой системы в 1970-х гг. поменялась и природа «непомерной привилегии», хотя на удивление некоторые из результатов Киндлбергера и Триффина продолжают оставаться верными и в сегодняшней экономической системе.
Одна из лидирующих теорий заключается в том, что США, грубо говоря, предоставляют остальному миру банковские услуги. Каждый из нас пользуется такими в обычных банках: мы держим там свои деньги, банки их куда-то вкладывают и зарабатывают на разнице доходов от своих вложений и расходов по обслуживанию наших счетов. Похожим образом каждый раз, когда мы покупаем и держим доллары или долларовые активы, мы как бы кладем свои деньги в такой американский мировой «банк». Это может быть и буквально частный банк из США, и ФРС, но также это могут быть и наличные, и американские гособлигации, и даже облигации какой-нибудь американской компании. В каждой такой транзакции мы как бы даем в долг кому-то из США точно так же, как мы даем в долг обычному банку, размещая в нем свои средства.
Подобно частным банкам каждый американец, получивший от нас в долг, может сам решать, что делать с этими средствами. Кто-то просто живет на эти деньги в свое удовольствие, тратя гораздо больше, чем они могли бы себе иначе позволить. В первую очередь это, конечно, касается самого американского правительства, которое десятилетиями тратит значительно больше, чем зарабатывает.
Но даже самый безответственный банкир понимает, что мало кто захочет воспользоваться его услугами, если все вложенные средства будут направляться исключительно на его личные расходы. Более того, мировой спрос на долларовые активы настолько велик, что даже у ненасытного американского правительства иногда не хватает возможностей полностью потратить эти средства.
Поэтому довольно существенную часть привлеченных средств экономика США вкладывает в иностранные проекты. Кто-то покупает иностранные облигации, кто-то покупает акции иностранных компаний, и т. д. Именно это делает американскую экономику похожей на мирового банкира – она много занимает за рубежом и много вкладывает в иностранные активы. А значит, она тоже может жить на разницу в процентах.
Безусловно, таким бизнесом может заниматься (и занимается) любая страна. В частности, этим знаменита Швейцария, валюту которой любит покупать множество иностранных инвесторов, особенно во времена кризисов, и которой потом приходится куда-то вкладывать эти привлеченные средства. США выделяются в конкуренции за иностранные деньги за счет того, что международным инвесторам очень выгодно координироваться на одном банке, в котором все бы держали свои средства, а не диверсифицировать вклады по разным банкам.
Причин координации на одной валюте (а потому и на одной стране) очень много. Платежи в международной торговле удобнее осуществлять в одной валюте. Надежно сберегать всем выгоднее тоже в одной валюте, потому что во время кризисов многие инвесторы перекладывают свои средства из самых разных источников в самый безопасный актив. Чем больше спрос на такой актив, тем выше его цена и тем более безопасным он становится. И поэтому в этой ситуации действительно невыгодно диверсифицировать. Наконец, даже фирмам выгодно устанавливать цены на свои товары в одной и той же валюте: тогда им среди прочего будет легче поспевать за изменением цен своих конкурентов.
Получается, что многие страны мира, по сути, предлагают свои банковские услуги международным инвесторам. И современная экономика так устроена, что чем больше клиентов у одного из таких банков, тем выгоднее он становится для остальных. Вот на этом рынке и доминируют США, предоставляя самую популярную на сегодняшний день валюту.
Некоторая «нечестность» в этой ситуации возникает из-за проблемы координации: США могут выигрывать эту конкуренцию, не потому что они предлагают самый лучший продукт, а скорее как укоренившийся монополист, удачно захвативший львиную долю рынка. Поэтому США удается так дешево занимать, ведь их активы все готовы покупать, даже когда их номинальная доходность минимальна. Из-за этого американский «банк» становится значительно более прибыльным, чем, например, швейцарский, и через него проходит гораздо больше денег. Все эти дополнительные прибыли, извлекаемые США по сравнению с той же Швейцарией, и составляют их «непомерную привилегию».
Измерить такую привилегию сложно. Проблема в том, что ее получает не только правительство США, но и вообще все американцы, которые по факту занимают в долларах у иностранцев. Ведь им это удается сделать значительно дешевле, чем, например, швейцарцам или россиянам. Отдельная сложность измерения «непомерной привилегии» заключается и в том, что в отличие от обычных банков рядовым американским заемщикам не надо так подробно отчитываться, во что именно они вложили свои привлеченные средства. А значит, сложнее подсчитать их доходы от участия в американском «банке». Тем не менее конкретные оценки «непомерной привилегии» есть, и они составляют примерно два дополнительных процента доходности в год. А именно в течение второй половины XX в. США в среднем каждый год зарабатывали от своих иностранных активов на 2,11% больше, чем платили по своим иностранным обязательствам. Учитывая астрономические размеры этих обязательств, понятна зависть к США самых разных стран, начиная от Китая и заканчивая Францией, бывшему министру финансов которой и приписывают сам термин «непомерная привилегия».
Однако дополнительная доходность всегда сопряжена с риском, и поэтому эти 2% отнюдь не дань. Любой банк старается размещать средства выгоднее, чем привлекать их, но не каждый банк является легким способом зарабатывания денег. В частности, не все выданные кредиты возвращаются целиком, а вот возвращать депозиты приходится регулярно и полностью вне зависимости от рыночной ситуации. Именно поэтому типичный банк терпит убытки во время рецессий, и американский «банк» не исключение.
В частности, во время мирового финансового кризиса 2008 г. большинство финансовых активов сильно подешевело. Это происходило в том числе из-за паники инвесторов, продававших все, что они могли, и вкладывавших вырученные средства в самый безопасный актив – в доллары. Поэтому стоимость доллара и долларовых активов росла, подтверждая их надежность. Но вот самим США это принесло большие убытки, ведь стоимость большинства их иностранных активов упала, а стоимость их долларовых обязательств выросла. Так, в этом конкретном случае их убытки составили около 20% от их ВВП. Фактически эти 20% составили собой как бы «обратную дань», т. е. перевод средств от США к остальному миру.
Чем больше мировой «банк», тем больше США каждый год зарабатывают от него, но и тем больше убытки, которые они рискуют понести при каждом следующем глобальном кризисе. Другими словами, «непомерная привилегия» идет рука об руку с «непомерной ответственностью» – необходимостью периодически нести значительные убытки.
Чем меньше размер экономики гегемона относительно остального мира, тем сложнее ему нести такие убытки. Именно поэтому, как правило, статусом такого гегемона обладает страна с самой большой экономикой. Тот же Киндлбергер писал в том числе про Великобританию XIX в., когда фунт стерлингов был главной валютой и именно Великобритании приходилось платить остальному миру во время кризисов. По мере снижения доли британской экономики в мире ей становилось все труднее и труднее исполнять свою роль. В непростой для всех период между двумя мировыми войнами у Великобритании только государственный долг был больше 150% от ее ВВП, а ее банковская система понесла обширные потери от немецкого финансового кризиса 1931 г. Невозможно наверняка утверждать, какая именно была мотивация у британского правительства в то время, но несложно представить, как оно могло само перестать бороться за сохранение своей привилегии.
Тем не менее даже «уставшему» от своего статуса гегемону не обязательно полностью закрывать свой «банковский» бизнес. У него всегда остается выбор выпустить столько долга, сколько ему кажется для себя комфортным, пусть это и окажется совершенно недостаточно для остального мира. Просто в этом случае привилегия гегемона окажется меньше, чем могла бы быть, зато снизятся риски непомерной ответственности для самого гегемона. Ограничение долга вполне может повысить риск потери гегемоном своего статуса, ведь это может вынудить международных инвесторов переключиться на страну, готовую предоставить им больше безопасных активов.
Таким образом, сложно представить, как современная мировая экономика может перейти от текущего американского доминирования к положению вообще без гегемона. Как только США перестанут предоставлять остальному миру необходимое количество активов, инвесторам придется переключиться на следующий по степени безопасности актив. И чем больше инвесторов будет покупать такой актив, тем дороже и безопаснее он будет становиться и тем больше стимулов будет у любой выпускающей его страны для увеличения количества таких активов.
Многие эксперты, начиная с Нурксе, трактуют период потери Великобританией своего статуса не как период полного отсутствия гегемона, а как период неопределенности в том, кто именно из двух имевшихся кандидатов фактически уже взял на себя эту роль. Судя по всему, в эти десятилетия международные инвесторы колебались между двумя альтернативами, инвестируя большую часть своих средств то в доллары, то в фунты стерлингов. Такая неопределенность может не только подрывать доверие к обеим валютам – ведь инвесторы вынуждены гадать, какая из них окажется более популярной, а значит, и более безопасной в каждый следующий день, – но и снижать общее количество безопасных активов по сравнению с ситуацией, когда у монополиста нет конкуренции. Другими словами, весь остальной мир, вероятно, проигрывает от ситуации такой неопределенности.
Отчасти ситуация с мировым гегемоном напоминает естественную монополию, где обществу в целом выгодно иметь, например, не несколько параллельных железных дорог, а одну. Обычно эта проблема должна решаться правительством, изымающим сверхприбыли железнодорожного монополиста и возвращающим их всем своим гражданам.
Но мирового правительства, что бы ни думали конспирологи, не существует. К сожалению, нет другого мирового полицейского, который мог бы изъять у мирового гегемона его «непомерную привилегию» в пользу всех нас. Вот поэтому само наличие такого нерегулируемого гегемона вызывает зависть и неприязнь очень многих.
В случае с железными дорогами строительство параллельных путей обошлось бы дорого для общества, но зато потом конкуренция между двумя компаниями значительно удешевила бы стоимость проезда. Но вот оказывается, что в случае мирового гегемона обществу слишком дорого обходится не только выстраивание параллельной финансовой инфраструктуры, но даже само ее наличие.
Поэтому мир, безусловно, страдает от того, что нет никакой доброй внешней силы, способной заставить мирового гегемона делиться с нами выигрышем от своего положения. Но своим поведением мы сами создаем себе такого гегемона, ведь именно нам нужна как бы единая мировая валюта. А когда ни одной существующей валюты не оказывается в нужном количестве, мы невольно координируемся на «лучшей из худших» валют, тем самым формируя нового гегемона. Таким образом, победитель гегемона сам отчасти обречен стать гегемоном.
*Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
