.png)
Темы экономических исследований часто вызывают недоумение: например, какая польза может быть сейчас от изучения событий далекого прошлого? Исследователи занимаются этим не ради поиска рецептов, сработавших десятки или сотни лет назад, – они сейчас действительно бесполезны, но ради ответов на другой, менее очевидный, вопрос. Какой именно, объясняет профессор Антверпенского университета и выпускник РЭШ Константин Егоров*.
Очень часто исследования экономистов выглядят оторванными от жизни. Вместо практичных и насущных вопросов они почему-то копаются в деталях финских репараций Советскому Союзу после Второй мировой войны, континентальной блокады Наполеона или перехода судостроения с деревянных на стальные корабли. Ясно же, что такие события вряд ли когда-то повторятся, и поэтому, казалось бы, они не должны быть интересны кому-то, кроме самых узких специалистов. Почему же тогда большинство экономистов настаивают, что именно подобные исследования помогают им ответить на актуальные вопросы гораздо лучше, чем даже самые современные эксперименты?
Если очень коротко, то ключевая проблема здесь в том, что в экономике даже очень достоверные результаты часто не удается повторить на практике. Например, после первого президентского срока Дональда Трампа вышло немало первоклассных исследований об эффекте его тарифов на экономику. Сейчас ситуация вроде бы повторяется: тот же самый президент вводит те же самые тарифы. Значит, можно ожидать от них такого же результата? Увы, нет. В этот раз Трамп, судя по всему, умудрился так оскорбить зарубежных потребителей, что даже довольно дружелюбные канадцы стали бойкотировать американские товары уже вне зависимости от того, насколько они подорожали. Другими словами, та же самая политика в отношении тех же самых стран спустя всего несколько лет дает гораздо более сильные эффекты: ситуация успела поменяться так, чтобы предыдущие результаты не повторялись один в один.
От этой проблемы не защищены даже самые достоверные результаты, т. е. основанные на экспериментах. В одном из моих любимых примеров более слабые студенты сильно выигрывали от соседства с более сильными, когда их в рамках исследования помещали в один и тот же класс. Но когда администрация вуза стала уже целенаправленно проводить такую политику, то, видимо, сильные студенты распознали, что происходит, и перестали общаться со слабыми, сведя на нет положительные эффекты от такого соседства. Выходит, даже самый чистый эксперимент, какой только можно представить в экономике, уже не удается повторить на практике просто потому, что не удается в точности воспроизвести все его условия.
Такая фундаментальная сложность проведения по-настоящему чистых экспериментов в экономике не только разочаровывает, но и является причиной, почему многие представители точных наук не считают (и совершенно справедливо) экономику наукой в том же смысле, в каком наукой является, например, физика. Отчасти поэтому экономистам вместо всем понятных и практичных исследований и экспериментов приходится заниматься такими вопросами, где, как им кажется, можно получить более достоверный и воспроизводимый ответ. А для этого часто нужно задать гораздо более скромный вопрос.
Одним из практически вечных и очень важных вопросов в экономике является вопрос об эффективности так называемой промышленной политики. Многие верят, что именно благодаря ей в свое время разбогатели самые обеспеченные страны XIX в. Ей же часто приписывают и эпизоды самого головокружительного роста XX в., включая Японию и Южную Корею. Эти вопросы остро стоят и сейчас (о последних исследованиях в этой области GURU рассказывал здесь).
Исследования всех опробованных на практике рецептов промышленной политики хоть и проводятся, но чреваты такими же проблемами с воспроизводимостью, как и исследования тарифов Трампа. Каждый рецепт настолько сложен и зависит от большого количества местных особенностей, что даже в случае его успеха нельзя и мечтать о точном воспроизведении всех его условий. Вместо этого экономистам приходится смириться с тем, чтобы тестировать каждое из них по отдельности.
Первый и самый простой вопрос: а есть ли вообще такие отрасли, где временное госвмешательство сможет окупиться спустя несколько десятилетий? Понятно, что такие отрасли могут быть. Более того, нетрудно найти и качественные примеры таких отраслей, т. е. отрасли с нужными характеристиками. Но ключевой и наименее очевидный вопрос здесь количественный, а именно: являются ли эти характеристики достаточными, для того чтобы окупить первоначальные затраты? Это и есть тот самый скромный вопрос, на который экономистам пришлось уговорить себя вместо готового целого рецепта успешной политики.
Но часто ответить на более скромный вопрос оказывается труднее, чем на амбициозный. Чтобы протестировать только одно из необходимых условий промышленной политики, нужно заведомо выполнить все остальные. Получается, что экономистам необходимо найти ситуации как бы настолько идеальной промышленной политики, где совсем уж сложно усомниться во всех ее ингредиентах, кроме одного. Вот именно ради нахождения таких по-своему невероятных ситуаций экономисты и копаются в самых дальних уголках пыльных архивов, вместо того чтобы собирать данные о реалистичной политике, которая на самом деле их интересует.
Одна из таких невероятных и идеальных ситуаций сложилась в Финляндии в конце Второй мировой войны. СССР потребовал от нее выплаты репараций, но исторические обстоятельства сложились так, что эти выплаты 1) были ограничены восемью годами и 2) осуществлялись не деньгами, а набором определенных промышленных товаров. Для того чтобы гарантировать их производство, финляндское правительство стало помогать отраслям, вошедшим в советский список.
По счастливой случайности это обеспечило выполнение основных условий для успешной промышленной политики. Главная угроза любой такой политики состоит в том, что защищенная отрасль, накопив силы благодаря господдержке, пролоббирует себе не временную, а постоянную защиту. Тогда получится продукт, не успешно конкурирующий на мировых рынках, а пользующийся спросом, только когда государство помогает, что будет означать провал промышленной политики. В этом же конкретном случае исследователю «повезло», что Советский Союз потребовал от финляндского правительства не защиты определенных отраслей, а именно товаров надлежащего качества. Другими словами, он создал стимулы не складывать сверхприбыли от господдержки себе в карман, а инвестировать их в модернизацию производства. Более того, эти стимулы исчезали спустя восемь лет вне зависимости от решений правительства Финляндии.
Условия репараций исключали и другой распространенный фактор провала промышленной политики – субъективный выбор отраслей. Правительства часто поддерживают «близкие» им отрасли вместо самых перспективных (не важно даже, из каких соображений – коррупции, национальной безопасности или других). Япония или Южная Корея вроде бы, наоборот, выбирали самые перспективные отрасли, стремясь сделать скачок в развитии. Но даже в этом случае сейчас нам совсем трудно разобраться, в какой степени их рост обязан промышленной политике, а не другим усилиям, направленным на тот же скачок. В случае с Финляндией от нее мало что зависело: СССР не только сам выбрал, какие именно товары ему нужны, но и, судя по всему, не особо интересовался возможностями финляндской экономики на тот момент. В результате поддержку получили отрасли без особых связей с властью и перспектив роста.
Так или иначе после выплаты репараций и окончания господдержки многие из выбранных СССР отраслей экономики Финляндии продолжили развиваться быстрее других и быстрее, чем такие же отрасли в соседней Норвегии. Оказалось, что в послевоенной экономике Финляндии довольно «случайным» образом нашлось немало отраслей, способных окупить успешную промышленную политику.
Что же делает это исследование более воспроизводимым, чем исследования о тарифах Трампа или о подселении слабых студентов к сильным? Кажется, должно быть ровно наоборот, ведь Трамп все-таки избрался на второй срок и повторил тарифную политику, а экономика Финляндии, даже если ей когда-то и придется снова выплачивать репарации, уже успела измениться до неузнаваемости.
Действительно, поверхностный и довольно понятный результат об эффективности целого рецепта в каждой из упомянутых статей не так важен. Экономисты ценят в них в первую очередь менее очевидный результат о тестировании одной только части рецепта. Другими словами, типичному экономисту, как и рядовому обывателю, не было дела до финских репараций. Но эта статья убедительно ответила на упомянутый скромный вопрос: она показала, что отраслей, способных окупить успешную промышленную политику, может быть довольно много. И вот этот результат оказался уже воспроизводимым в самых разных условиях.
В частности, известное исследование о влиянии континентальной блокады Наполеона на развитие отраслей французской экономики одновременно похоже и не похоже на финское исследование. Оно тоже изучает мало кому интересный эпизод далекой истории. На первый взгляд такая уникальность делает их совершенно непохожими ни друг на друга, ни на любую ситуацию, с которой мы можем столкнуться в реальной жизни. Но для экономистов эта статья, по сути, реплицирует финскую статью. Просто вместо временных репараций французские отрасли столкнулись с временной блокадой, по факту защитившей их от британской конкуренции. А вместо случайно выбранных Советским Союзом отраслей блокада гораздо лучше защитила север страны. Контрабандисты все равно провозили британские товары во Францию, но не кратчайшим путем – через север, как раньше, а окольным – через юг. В обоих регионах британские товары подорожали из-за возросших рисков их доставки, но на севере они выросли сильнее из-за логистических издержек: маршрут на север стал самым длинным.
В итоге это исследование показывает, что текстильная отрасль, до блокады одинаково хорошо представленная и на севере, и на юге Франции, за время блокады сильно модернизировалась и развилась на более защищенном севере. Причем это преимущество устойчиво сохранялось вплоть до конца XIX в. Главное достоинство этой статьи – она показала наличие подходящих для промышленной политики отраслей.
А вот в качестве рецепта развития текстильной отрасли она бесполезна. Это, в частности, подтвердило исследование блокады китайской текстильной отрасли во время Первой мировой войны. История в целом была похожа, но в этот раз модернизации не произошло. Видимо, потому, что за век отрасль сильно ушла вперед и модернизировать ее без импортного оборудования, недоступного во время блокады, уже не получилось.
По тем же причинам ценно исследование судостроительной отрасли в конце XIX – начале XX в. Оно ухитряется найти подходящую отрасль в совершенно других условиях. В эпоху деревянных кораблей в судостроительной отрасли доминировали США, а переход с дерева на сталь дал огромное преимущество Англии – цены на сталь там были гораздо ниже. Это преимущество исчезло в конце XIX в. с открытием новых месторождений железной руды в Северной Америке. Но даже такой временной поддержки хватило: британская отрасль удержала преимущество.
Воспроизводимость подобных исследований чем-то напоминает рецепт появления жизни во Вселенной. Говорят, что конкретно наша жизнь на Земле появилась благодаря стечению ничтожно маловероятных обстоятельств. Но при этом вероятность какой-либо жизни где-либо во Вселенной довольно велика.
*Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
