.png)
В недавнем выпуске «Экономика на слух» разбиралась с ростом налогов в России. Зачем подняли НДФЛ, помогает ли повышение налогов на более обеспеченных менее обеспеченным, сокращает ли оно неравенство – эти и другие вопросы выпускница РЭШ и PhD-студентка Университета Манчестера Мария Плахтиева обсуждала с Александрой Суслиной, экспертом в области фискальной политики из Экономической экспертной группы. GURU рассказывает о самом интересном в этом выпуске.
Мария Плахтиева
20 лет Россия жила с единой общей ставкой НДФЛ в 13%. Когда-то она заменила многоступенчатую шкалу, став символом прозрачности и простоты налоговой системы. Государство рассчитывало, что снижение нагрузки для подавляющего большинства граждан побудит их выходить из тени, а значит, доходы бюджета будут расти. Ставка сработала: снизив ее, государство, не имевшее тогда эффективных инструментов налогового контроля, добилось роста поступлений.
С 2021 г. Россия начала обратное движение – от единой ставки (для большинства налогоплательщиков и доходов) к прогрессивной шкале. Первый шаг оказался скромным – была добавлена лишь ставка в 15% с доходов свыше 5 млн руб. в год. Цель ее введения звучала очень гуманно: дополнительные налоги пойдут на лечение детей с тяжелыми заболеваниями. Но уже тогда эксперты говорили, что первый шаг не окажется последним. И действительно, с 2025 г. Россия вернулась к полноценной многоступенчатой шкале с пятью ставками: от 13% с доходов до 2,4 млн руб. в год до 22% с сумм свыше 50 млн руб. По оценкам Минфина, повышение коснется очень небольшой части населения – не более 3% работающих.
Вернувшись к прогрессивному подоходному налогу, Россия присоединилась к большинству стран. Плоская шкала – редкость и чаще всего существует в небольших странах вроде Эстонии, Венгрии или Болгарии. В крупных же экономиках налоговая прогрессия, напротив, норма и, учитывая изменившиеся для России обстоятельства, привлекательность плоской шкалы для властей снизилась, считает Александра Суслина. Прежде единая ставка НДФЛ:
была частью инвестиционного имиджа страны и помогала конкурировать за иностранный капитал. Теперь же конкурировать не за что;
помогала бороться с уходом от налогов, компенсируя слабость контроля. Но теперь он стал несопоставимо более эффективным – и благодаря не только налоговой службе, но и целой совокупности других факторов, например зачистке банковской системы и развитию кредитования.
Как и в подавляющем большинстве стран, в России налоговая нагрузка на труд делится на две части: работник уплачивает подоходный налог, а работодатель – социальные взносы. Формально граница четкая, но экономическая теория показывает, что на деле она куда более призрачная и налоговое бремя не обязательно ложится на того, кто перечисляет деньги в бюджет.
Как объяснили еще в 1980 г. Энтони Аткинсон и Джозеф Стиглиц, налоги перекладываются на менее эластичную сторону рынка – ту, которая не может легко изменить поведение и отказаться от предложенных ей условий. В трудовых отношениях это почти всегда работники, показывают исследования, поэтому при повышении корпоративных налогов зарплаты снижаются, и до половины налогового бремени несут сотрудники компаний. Другие работы тоже это подтверждают: в среднем две трети всех налогов на труд в конечном счете ложатся на работника, даже если формально их платит работодатель.
Выходит, когда мы говорим: «За нас налоги платит работодатель», это не совсем так. Социальные взносы компании – это во многом деньги и платежи ее работников, просто в скрытой форме. При повышении нагрузки по ним – росте ставки или обелении рынка – работодатель может «порезать» не свою маржу, а зарплаты (если работнику негде получить более выгодные условия). И напротив, рассчитывая, что часть укрытых от государства денег достанется ему, работник часто соглашается на зарплату «в конверте». Ведь для него, как и учит теория перспектив, деньги сегодня ценнее денег в будущем, тем более в виде далекой пенсии, замечает Суслина.
Для России это особенно актуально. Зарплаты низкие, и людям часто не хватает денег, чтобы обеспечить себе минимальный достаток, не то что копить на пенсию. К тому же пенсии невелики и намного ниже зарплат, поэтому человек не чувствует, что, заплатив государству сегодня, он в будущем может рассчитывать на обеспеченную старость. Наконец, из-за того что большинство жителей России не сами перечисляют налоги со своих доходов, они не воспринимают государство как финансируемого ими менеджера. А потому и требования к нему невелики, если сравнивать с развитыми экономиками, где государства – «это наемный работник», получающий «зарплату» от налогоплательщиков.
Исследования показывают, что отношение к налогам формируется с детства. Если ребенок растет в среде, где социальные меры поддержки не работают или кажутся непрозрачными, он постепенно усваивает, что налоги – это скорее бремя, а не вклад в общее благо. Если же человек видит, что помощь оказывается тем, кто в ней нуждается, его ощущение собственного благополучия усиливается, а готовность поддерживать справедливую социальную систему растет. Ведь то, насколько человек доволен своей жизнью, зависит не только от его благополучия, но и от благополучия окружающих (феномен взаимозависимых предпочтений).
Любой налог – это инструмент перераспределения доходов и «строчка» в контракте между государством и обществом. Тем не менее именно увеличение прогрессивности подоходного налога обычно воспринимается как сигнал – государство намерено бороться за большее равенство в обществе и справедливость. Но действительно ли прогрессивный подоходный налог помогает в перераспределении благосостояния?
Исследования дают утвердительный ответ. Тома Пикетти и Эммануэль Саэз в начале 2000-х доказали, что рост концентрации доходов в США напрямую связан со снижением прогрессивности налогов. Более свежие работы, в том числе исследования 2024–2025 гг., подтверждают: через несколько лет после усиления «прогрессии» разрыв в доходах населения страны сокращается. Но для того чтобы эффект был ощутимым, нужно не только собрать больше денег в бюджет, но и потратить их с толком. Без развитой социальной системы, эффективных социальных лифтов, адресных программ и прозрачных правил перераспределение превращается в «отнять и поделить». Богатые действительно могут стать беднее, но не бедные – богаче. Как именно устроено перераспределение, зависит от конструкции бюджетной и социальной системы: оно может происходить через пенсии, пособия, адресные выплаты и т. д.
Работа Мэттью Фишера-Поста и Эймори Гетина, которые изучили данные о распределении налогов и трансфертов в 151 стране с 1980 по 2023 г. (последняя версия препринта – здесь), наглядно показывает ограниченную роль самих по себе налогов. Системы налогообложения и социальных трансфертов помогают сократить неравенство, но в первую очередь за счет трансфертов. Сравнение доходов после уплаты налогов показывает, что сами налоги снижают неравенство примерно на 10%, а оставшиеся 90% приходятся на трансферты и социальные выплаты.
Впрочем, далеко не все общества готовы одинаково перераспределять, и во многом это определяется их культурой. Однородность общества, вера людей в социальную мобильность, в свои силы или поддержку общества, склонность к игре с нулевой суммой – все это определяет устойчивые различия между странами и их социальными системами. Поэтому, показывают исследования (например, 1 и 2), государство в Европе более активно в перераспределении доходов, чем в США.
Россия пока далека от социального контракта, в котором государство – наемный работник. У нас все еще доминирует советский взгляд: есть государственные деньги и есть «мои». Между ними – пропасть. Чтобы переломить эту логику, нужно менять не столько ставки, сколько восприятие, чтобы фраза «государство – это я» стала не просто метафорой, а описанием реальности, считает Суслина.
