.png)
Деньги могут многое сообщить об обществе – и не только о современном, но и об очень далеком. О том, что «раскопали» экономисты, изучая монеты раннего Средневековья, рассказывает профессор Антверпенского университета и выпускник РЭШ Константин Егоров*. Он показывает, как методы экономистов могут применяться в самых разных дисциплинах.
В становлении каждой науки есть свои этапы взросления. В какой-то момент ее методы развиваются настолько, что помогают давать убедительные ответы на открытые вопросы из совсем других дисциплин, в том числе из истории. Так, когда-то биологи смогли очень точно устанавливать возраст археологических находок по анализу годичных колец древесины. Похожим образом гидрологи и климатологи научились определять годы подъемов и спадов экономической активности в античные времена на основе остатков свинца в ледниках Гренландии. Относительно недавно лингвистика развилась так, что сняла сомнения в подлинности «Слова о полку Игореве». Экономистам тоже есть чем похвастаться на этом поприще.
Одним из ключевых в истории является вопрос о том, насколько хорошо жилось большинству людей в тот или иной период. Безусловно, не хлебом единым жив человек, но даже из современного мира мы знаем, что чем богаче общество, тем в среднем оно справедливее, люди в нем счастливее и здоровее. Это очень трудно установить на основе дошедших до нас источников. Например, римские императоры, как правило, обоготворяли или, наоборот, очерняли своих предшественников не столько исходя из их объективных достижений или провалов, сколько в зависимости от того, мирно или насильственно они унаследовали от них власть. Работа машины римской пропаганды сильно затруднила объективное сравнение, при каком императоре лучше всего жилось простым людям.
Профессиональные историки тратят поистине титанические усилия, чтобы на основе имеющихся архивов хоть как-то восстановить потребительские корзины прошлого. И даже когда удается понять что-то про одну группу людей, все равно практически невозможно сравнивать жизнь людей из разных стран. Ведь в них и архивы разные, и качество данных несопоставимое, да и вообще «что русскому хорошо, то немцу – смерть». В частности, очень сложно понять, насколько бедными были русские крестьяне: с одной стороны, мяса они ели меньше, чем, скажем, английские крестьяне, но вроде как ржи, капусты и многих других овощей было столько, что они гораздо реже голодали, чем те же англичане. Да и с дровами на отопление у них редко были проблемы. Поэтому на основе одних архивов сложно однозначно сделать вывод, кому из них было лучше. И такая проблема есть даже для богатых данными XIX, а порой и XX вв., что уж там говорить о глубокой древности!
Лучше понять, насколько хорошо жилось в разных странах далекого прошлого, помогает недавнее исследование экономистов Йоханнеса Бёма и Томаса Чейни. Проанализировав данные о монетах, найденных в Европе, Средиземноморье и на Ближнем Востоке, они смогли оценить относительный уровень жизни людей в 13 разных регионах в каждые 20 лет с IV по IX в. н. э. – одного из наиболее сокрытых от нас периодов европейской истории.
В этой работе впечатляет (и косвенно свидетельствует о корректности метода), что только на основе этих монет авторы получили результаты, которые хорошо подтверждают те, которые были достигнуты другими методами. Например, оценки относительного уровня жизни в разных регионах практически совпадают с темпами их урбанизации – другой мерой благосостояния, уже давно используемой историками. Но им удалось посчитать только средние темпы урбанизации для VIII–IX вв., в то время как новый метод дает отдельные оценки для каждых 20 лет не только в эти века, но и в предыдущие. В этих оценках можно отследить уже известные историкам тренды выпусков монет разными странами: их падение на Западе вместе с концом Римской империи в конце V в., резкое падение в Византии в ее «темный» VIII век, а также стремительный рост чеканки арабских монет и монет Каролингов начиная с середины VIII в.
Казалось бы, нет ничего удивительного в том, что это напрямую можно прочесть из данных о монетах. Тонкость здесь в том, что экономисты совсем не использовали данные об общем количестве монет разных видов. А если подумать, то такие числа едва ли пригодились бы в этом вопросе. Ведь они больше зависят от усилий наших современников, чем от уровня экономической активности в далеком прошлом. Например, старые монеты сейчас гораздо чаще ищут в комфортной Франции, нежели на неспокойном Ближнем Востоке, хотя мы знаем, что там денежная система была более развита. Более того, совершенно не обязательно место, где нашли больше всего монет, можно считать наиболее процветавшим в прошлом.
Подобные проблемы удалось обойти благодаря тому, что для оценки благосостояния оказалось достаточно долей разных монет, а не их количества. В частности, историки умеют определять, когда и кто выпустил каждую найденную монету. Более того, монеты, как правило, обнаруживаются не поодиночке, а группами, например в кладах. За возраст кладов традиционно берется возраст самой молодой монеты в нем, и таким образом можно определить возраст каждой монеты на момент захоронения.
Так вот для Северной Франции экономисты использовали только доли найденных там монет разного возраста и выпущенных разными регионами: местных каролингских, византийских, арабских и других иностранных. То же для Ближнего Востока – в итоге общее количество найденных монет не влияло на оценки экономистов, разве что в более изученных регионах эти доли оказались более точными.
Как же в принципе оказалось возможным на основе этого оценить общий выпуск монет и даже относительное благосостояние? Для этого исследователям пришлось использовать несколько моделей.
Во-первых, пришлось предположить, что все монеты одинаково хорошо подходили под все платежи и поэтому люди в те времена не делали между ними различий. Стоимость золотых и серебряных монет определялась в первую очередь их содержимым, и в этом смысле людям того времени могло быть действительно все равно, каким правителем была выпущена серебряная монета определенного веса. Итоговые оценки едва ли меняются, если вместо всех монет использовать только золотые и серебряные. Помимо этого исследователям также пришлось предположить, что людям было не важно, какие из имевшихся у них монет положить в клад (речь не о номинале, а только о возрасте и происхождении), и поэтому клады отражают как бы срез типичного кошелька того времени.
Информация же о возрасте монет в этом «кошельке» играет ключевую роль. Грубо говоря, если только что выпущенная византийская монета оказалась в кошельке жителя Северной Франции, то это четко свидетельствует о наличии торговли между этими регионами в этот период. Но если в том же кошельке оказалась византийская монета 100-летней давности, то, увы, она уже практически неинформативна для оценки торговых потоков. Ведь она могла попасть во Францию как угодно: например, проделать путь от Византии до Египта, оттуда до современного Туниса, потом до Сицилии, Северной Италии и лишь затем оказаться во Франции.
Это позволило экономистам как бы пройти известный путь в обратном направлении, решить обратную задачу. А именно: зная торговые потоки между регионами и изначальное распределение монет, понятно, как посчитать их распределение в любой последующий момент времени. Исследователи же, наоборот, оценивают торговые потоки на основе распределения найденных монет.
А вот уже зная торговые потоки, они применили примерно такую же современную торговую модель, какая, например, использовалась в этом году для оценки влияния тарифов Дональда Трампа. Эта модель, в свою очередь, позволяет оценить относительное благосостояние разных регионов на основе торговых потоков между ними. Очень упрощая, представим два региона, равноудаленных от остального мира. Если один из них много всего импортирует из самых дальних уголков мира, а другой – нет, то первый должен быть значительно богаче. Например, историки интерпретируют найденные в средневековом Новгороде скорлупки грецких орехов, косточки миндаля, а также останки африканской обезьяны как свидетельства его богатства. Торговая модель на основе такой же логики дает очень четкие количественные предсказания.
Конечно, выводы такой модели будут сильно зависеть от предположений о том, насколько тяжело было путешествовать между разными регионами. Поэтому экономисты помимо данных о найденных монетах также использовали составленные историками атласы древнего мира, рассчитывающие кратчайшие расстояния между разными точками в днях пути, проходили они по суше или по воде. Уже оценив торговую модель на данных таких расстояний, а также на распределении найденных монет, экономисты смогли оценить масштаб дополнительных препятствий в торговле. Пересечение границы владений разных правителей, разумеется, затрудняло торговлю, в среднем этот барьер был эквивалентен тарифу в 8%. А вот пересечение религиозной границы между христианами и мусульманами уже оказалось сродни дополнительному тарифу в 175%! Для сравнения: после учета всех расстояний и существующих тарифов движение товаров между США и Канадой сегодня затруднено так, как если бы между ними действовал дополнительный невидимый тариф в 49%.
Главный результат исследования – это относительное богатство разных регионов каждые 20 лет на протяжении нескольких веков. Как и можно было ожидать, в конце IV в. самым богатым регионом Европы и Ближнего Востока оказались центральные области Византии (Балканы и Анатолия). Их жители были в 4 раза богаче остальных. На 2-м месте оказались тогдашняя Сирия и Египет, но они уже были более чем в 2 раза беднее византийского центра. Самыми же бедными оказались будущие лидеры – север Франции с Германией и Аравийский полуостров с подушевым потреблением в 15 раз ниже византийского.
Как и подобает баснословно богатым людям, жители центральных регионов Византии импортировали около 60% своего потребления. Более того, торговая модель дает частичное представление о том, как финансировались такие уровни потребления. А именно: существенная часть приходила за счет так называемого торгового дефицита, в который входили доход от выпуска новых монет (сеньораж) и налоги с подвластных им регионов.
К концу же IX в. ситуация кардинально поменялась. Самыми богатыми регионами оказались центр империи Карла Великого (север Франции с Германией), а также современные Тунис, Алжир и Марокко. С небольшим отрывом за ними следовали Египет, юг Франции и современные Ирак с югом Ирана. Центральные же районы Византии оказались вторыми по бедности после Южной Италии. При этом разрыв между самым богатым и самым бедным регионами за эти века сократился с 15 раз до 3. Разумеется, внутри этого очень длинного периода хорошо прослеживаются и основные события того времени вроде арабских завоеваний (VII–VIII вв.) или Юстиниановой чумы (началась в середине VI в.).
Наконец, торговую модель можно использовать для оценки не только относительного благосостояния, но и влияния тарифов, а в данном случае – возникновения новой границы между мусульманами и христианами. Больше всего от нее пострадал византийский центр, ведь он и торговал больше всех, и оказался отрезан новой границей от богатейших и ближайших к нему Сирии и Египта. А вот для самих Сирии и Египта потеря связи с христианскими регионами оказалась полностью компенсированной новыми связями с другими богатыми районами арабского мира. Тем не менее потеря источников торговых дефицитов (золотых и серебряных месторождений, а также налогов с других регионов) нанесла центру Византии вдвое больший ущерб, чем падение торговли с теперь уже исламским миром. Все же прочие факторы, включая войны и эпидемии, внесли примерно такой же вклад, как и сокращение торговли.
Вот так экономистам удалось воспользоваться предполагаемым пренебрежением людей к деталям (прятали те монеты, которые уже были под рукой), чтобы из крупиц данных о далеком прошлом, скрупулезно собранных поколениями историков, узнать и «измерить» так много деталей об их жизни.
* Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
