.png)
В Южной Корее кроме экономического чуда было еще одно, о котором говорят гораздо реже, – демократическое. Страна, 70 лет назад не знавшая о голосовании, построила институты, которые позволяют обществу контролировать правящие элиты. Удивительно, что при этом экономические показатели почти не влияют на результаты выборов – гораздо важнее оказывается региональная принадлежность, выяснил профессор Университета Конкук и выпускник РЭШ Александр Репкин. Он изучает, как голосуют корейцы, и полагает, что на их выбор влияют политики, делающие акцент на региональных различиях.
«Расстрельная должность» президента
4 декабря 2024 г. тысячи людей со всей Кореи вышли на протесты в Сеуле. Накануне ночью президент Юн Сок-Ёль ввел в стране военное положение, опасаясь импичмента. Через несколько дней протестовали уже сотни тысяч, а по некоторым оценкам, 1 млн человек (население Кореи – 51,7 млн человек), и вскоре Юн ушел в отставку. Сейчас он арестован. С момента предыдущей похожей истории не прошло и 10 лет. С ноября 2016 г. миллионы людей в разных частях Кореи выходили на улицы с зажженными свечами, требуя отставки тогдашнего президента Пак Кын-Хе. Демонстрации продолжались до тех пор, пока в марте 2017 г. ей не был объявлен импичмент.
Удивительно, насколько корейское общество близко к сердцу принимает политические процессы в стране и старается активно участвовать в выборе правящих элит и контроле за ними. Яркое свидетельство вовлеченности общества в политику – Южная Корея держит пальму первенства по числу президентов, оказавшихся в тюрьме. При этом ни до, ни во время японской оккупации (1910–1945 гг.) среднестатистический кореец понятия не имел о процедуре голосования в демократических выборах, без которой немыслимо современное развитое общество. Строительство демократических институтов началось после окончания Корейской войны в 1953 г.
Путь Кореи к демократизации был далеко не легким – скорее наоборот. Сначала президента избирала выборная коллегия, которая в значительной степени контролировалась правящей партией и военными. После того как первый президент независимой Кореи Ли Сын-Ман, обвиненный в коррупции, оказался в ссылке (хоть и на Гавайях), к власти пришел Пак Чон-Хи, бывший офицер японской армии, отличавшийся жесткой манерой правления. Именно поэтому большинство корейцев считают его диктатором, хотя и признают его вклад в создание корейского экономического чуда. В октябре 1979 г. Пака застрелил его телохранитель, и после короткого перерыва к власти пришел диктатор Чон Ду-Хван, который правил страной до 1988 г. Тогда под давлением общества и после массовых студенческих протестов, которые не обходились без жертв, в Корее была введена система прямых президентских выборов.
Казалось бы, нынешние корейские избиратели, гордящиеся поистине грандиозными процессами демократизации, во время голосования за президента или выборов государственных служащих делают осознанный, взвешенный политический выбор. Но так ли это на самом деле?
Для западных демократий в целом характерно «экономическое голосование», хорошо выражающееся фразой: «Хорошая экономика – голос за правительство, плохая – голос за оппозицию». В соответствии с теорией вознаграждения-наказания в демократическом обществе избиратели голосуют за тех политиков и за те партии, которые наиболее эффективно улучшают социально-экономические показатели. Эта теория неоднократно находила подтверждение. Например, Юджин Ким с соавторами выявили значительное влияние уровня безработицы на выбор избирателей в округах США во время президентских выборов в период с 1988 по 2000 г. К аналогичному выводу привел пространственный эконометрический анализ парламентских выборов в Португалии в 2002 г.
Как ни странно, особенно при той политической активности, которой так гордятся корейцы, мы в своих исследованиях не смогли найти статистически значимого влияния экономических факторов на политический выбор корейского избирателя. В одной из статей мы с соавторами исследовали влияние разных показателей на результаты президентских выборов 2017 г. и парламентских выборов в разных регионах Кореи и ни на одних выборах не смогли найти статистически значимого влияния социально-экономических факторов на долю голосов, отданных за кандидата или партию. Список этих факторов достаточно обширный: региональный ВВП на душу населения, уровень безработицы, активность рабочей силы, уровень урбанизации, доля промышленных предприятий в экономике региона и др.
Наш анализ привел к достаточно парадоксальному выводу: главным фактором, определяющим, как проголосует тот или иной регион, является… его географическое положение.
Одной из ключевых характеристик корейского самосознания является чжиён (地緣), где первый иероглиф означает «территория», а второй –«связь». Таким образом, чжиён можно трактовать как связь по месту происхождения, или территориальная связь, что-то вроде русского землячества. Одно из отличий Кореи от других развитых демократий заключается в том, что часто эти территориальные связи определяют политический выбор.
Выборы 2017 г., которые мы исследовали в упомянутой статье, представляли собой, по сути, противостояние кандидатов от двух партий. Мун Чжэ-Ин баллотировался от демократической партии, а Хонг Чжун-Пё – от консервативной Партии свободной Кореи. Невооруженным глазом видно (чем темнее закрашен регион, тем большая доля голосов отдана за кандидата), что юго-западные регионы Чолла практически поголовно голосовали за Муна, а юго-восток в подавляющем большинстве отдал предпочтение Хонгу.
Источник: «Изменения и преемственность регионализма в Южной Корее»; Хюн Чун Ли, Александр Репкин.
Похожая картина вырисовывается в нашем анализе парламентских выборов 2016 г.: юго-восток голосовал за консерваторов, а юго-запад отдавал предпочтение прогрессивным, или демократическим, партиям. Наш анализ в обоих случаях показал: то, что юго-запад и юго-восток голосуют по-разному, статистически достоверно.
Корею трудно сравнивать с другими странами: в ней нет разделения по расовому, языковому или религиозному признаку. Можно сказать, что Корея наиболее похожа на Португалию и Исландию как редкий пример национально однородного государства. Поэтому наиболее вероятной причиной регионализма представляются его исторические корни.
Территории современных провинций Чолла (юго-запад) и Кёнсан (юго-восток) примерно совпадают с границами царств Пэкче и Силла, существовавших с I в. до н. э. по VII в. н. э., когда Силла поглотила Пэкче и Когурё, еще одно корейское царство, находящееся к северу от нее. Разумеется, процесс поглощения был далеко не мирным, чем многие авторы склонны объяснять нынешние разногласия между этими регионами.
Однако нет никаких свидетельств идеологического противостояния между юго-востоком и юго-западом в начале корейской демократии, сразу после окончания Корейской войны. Поэтому правдоподобность объяснения корейского регионализма, основанного на исторических корнях, подвергается сомнению. Например, один из самых ярых критиков исторического подхода Юджин Ким указывает на то, что вплоть до введения системы прямых президентских выборов в 1988 г. основная идеологическая борьба в Корее строилась на противостоянии левых движений, выступавщих против военной диктатуры, и правящих партий.
После 1988 г. и особенно после распада Советского Союза в 1991 г. подобное противостояние (условно) коммунистов и антикоммунистов сошло на нет. Это поставило перед корейскими политиками непростую задачу – выбрать основу, на которой они будут строить свою борьбу. Напомню, речь идет об исключительно однородной стране, где крайне сложно найти линии разделения между различными группами электората.
Именно в начале 1990-х появляются политические силы, делающие упор на то, что экономическое развитие Кореи начиная с 1960-х гг. было географически неравномерным, а приоритет отдавался юго-восточным провинциям Кёнсана (юго-восток). Оттуда родом 8 из 13 корейских президентов, включая автора корейского экономического чуда Пак Чон-Хи и диктатора Чон Ду-Хвана. В юго-западной Чолла родились только два бывших президента, а последний, Юн Сок-Ёль, родился в Сеуле.
Перекос в сторону юго-востока очевиден. Там располагалось основное количество индустриальных предприятий, давших толчок корейскому экономическому чуду. Например, Hyundai в 1970-х гг. построила судоверфь в юго-восточном Ульсане, рядом в Похане был построен завод, ставший центром корейской сталелитейной промышленности.
Для этого были объективные экономические причины. Крупнейший порт страны Пусан находится на юго-востоке Корейского полуострова, и близость к Японии делает его особенно привлекательным в качестве транспортного узла для экспорта. Неудивительно, что большинство индустриальных предприятий, особенно в сфере тяжелой промышленности, были построены в юго-восточных провинциях. Месторождения известняка, необходимого для металлургии, тоже сосредоточены на юго-востоке. Береговая линия юго-западной части Кореи значительно менее приспособлена для строительства портов.
Объективные причины, по которым упор в индустриальной политике делался на юго-восточные регионы, не помешали политикам сыграть на этих различиях. Юго-западные провинции традиционно считаются в корейском сознании жертвами политического фаворитизма. Поэтому не составило большого труда объяснить родившимся там людям, что в их материальных проблемах виновата избирательная региональная политика. Задачу разделения электората по географическим линиям облегчал тот факт, что с 1963 по 1993 г. из четырех корейских президентов трое были выходцами из провинций Кёнсана, один из северной провинции Канвон и ни одного из юго-западной Чолла.
Одной из причин, почему в Корее не работает «экономическое голосование», может быть то, что это все еще молодая демократия, где опыт политического противостояния насчитывает лишь несколько десятилетий. Несмотря на впечатляющий экономический рост и активное участие населения в политической жизни, восприятие экономической политики 1960-х – 1980-х гг. как регионально предвзятой сыграло важную роль в формировании политической идентичности.
Прямых доказательств того, что избирательное поведение в Корее формируется в результате долгосрочной стратегии партий, направленной на консолидацию электората вокруг региональных различий, пока нет. Если это все же так, то изменение ситуации возможно лишь при условии, что сами партии начнут предлагать более дифференцированные экономические программы, способные переориентировать внимание избирателей с вопросов идентичности на вопросы благосостояния. Однако большой вопрос, готовы ли сами политические элиты отказаться от столь удобного механизма мобилизации, который уже несколько десятилетий обеспечивает им стабильность электоральных предпочтений.
