.png)
Рост китайской экономики опровергает критику в ее адрес? Или конец китайского чуда близок, поскольку авторитарные институты не дадут стране динамично развиваться? И оптимисты, и пессимисты находят аргументы в свою пользу. О не вписывающейся в западную модель системе государственного управления и о том, как блат вступает в конфликт с меритократией, рассказывает Артем Липин, выпускник Совместного бакалавриата ВШЭ и РЭШ и аспирант Школы менеджмента Келлога при Северо-Западном университете. Он показывает, как конкуренция внутри недемократической системы может обеспечивать рост Китая – во всяком случае, до определенного уровня.
Сегодня Китай – один из ключевых участников международного товарооборота и вторая экономика мира по номинальному ВВП. Совсем недавно он стал крупнейшим экспортером, обогнав как США, так и весь Европейский союз. Еще в середине 1990-х Китай по этому показателю уступал таким европейским странам, как Италия, Германия, Франция, Великобритания, и даже Бразилии, несмотря на его колоссальное население.
Тем не менее Китаю пока не удалось пробиться в категорию богатых стран. Подушевой ВВП – как номинальный, так и учитывающий покупательную способность – более чем вдвое уступает западноевропейскому. Не приходится говорить о сопоставимом уровне жизни и с точки зрения заработных плат, доступа к общественным благам и свободам.
Существует множество проблем, мешающих Китаю перейти в категорию богатых стран. Я сосредоточусь на одной из них – китайской системе управления. Одни эксперты полагают, что она «не просто приводит в действие экономику страны, а позволяет Пекину взаимодействовать с раздробленным миром так, как Вашингтон не может и помыслить». Другие же причисляют бюрократизацию и коррупцию к числу главных источников неэффективности китайской экономики. Реальное место бюрократии в китайской системе кажется не столь черно-белым.
История китайского экономического расцвета берет свое начало полвека назад. Открытие страны для международной торговли и иностранных инвестиций при лидере прагматического крыла Коммунистической партии Дэн Сяопине в конце 1970-х помогло Китаю совершить «экономическое чудо». С 1980 по 2019 г. экономика Китая росла в среднем на 9% в год, что в разы превышает 2-2,5%, характерные для американской экономики. Этот рост был достигнут в первую очередь за счет увеличения производительности труда, в том числе путем перевода рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность, а не просто наращивания капитала. Конечно, у догоняющих стран помимо дешевой рабочей силы есть и другое важное преимущество – возможность заимствовать и внедрять технологии, уже изобретенные и опробованные в других странах. Это преимущество, впрочем, не может объяснить, почему китайская экономика значительно обгоняет своего демократического соседа Индию, которая росла в среднем на 5% в год.
Экономические успехи Китая убеждают далеко не всех. Одним из первых пророков грядущего замедления китайского роста стал нобелевский лауреат Пол Кругман, «разоблачивший» азиатское экономическое чудо еще в 1994 г. Сегодня нобелевские лауреаты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон, авторы книг «Почему одни страны богатые, а другие бедные» и «Узкий коридор», – одни из самых известных представителей крыла скептиков. В своем бестселлере 2012 г. «Почему одни страны богатые, а другие бедные» они прогнозировали конец эпохи выдающегося китайского экономического роста: «<...> опыт истории и наша теория подсказывают, что экономического роста с созидательным разрушением и реальными инновациями так и не наступит, а выдающиеся показатели китайского роста начнут снижаться». Десятилетие, последовавшее за публикацией книги, прошло под знаменем экстремально высоких показателей китайского роста и не смогло подтвердить прогноз нобелевских лауреатов. Во второй половине 2010-х и до начала пандемии коронавируса китайская экономика росла в среднем в диапазоне 6-7% в реальном выражении, ежегодно превышая американские показатели около 2,5%.
Первые очевидные признаки замедления экономического роста проявились в начале 2020-х, во многом под влиянием нарушений цепочек поставок, вызванных пандемией коронавируса, а затем и геополитической напряженности в самых разных концах Земли, включая важных торговых партнеров Китая. Для страны с колоссальным и стареющим населением это серьезный риск, означающий, что она может так и не приблизиться по уровню благосостояния к развитым экономикам.
В ответ на торможение Китая Аджемоглу публикует колонку «Экономика Китая гниет с головы», где связывает замедление роста с усилением концентрации власти в руках части китайской элиты и политическими пристрастиями в различных отраслях экономики, приводящими к неэффективному распределению ресурсов. Автор проводит прямую параллель с советской моделью роста, окончательно истощившей себя на излете эпохи застоя. Аджемоглу уподобляет оптимистов, верящих в китайскую модель, западным левым интеллектуалам послевоенной поры, грезившим о социализме.
Безусловно, китайская экономика (как и любая крупная) сталкивается со множеством серьезных вызовов, а замедление после бурного роста неизбежно. На это, в частности, обращает внимание исследовательница китайской экономики и автор книги «Как Китай выбрался из ловушки бедности» Юэнь Юэнь Ан: замедление роста характерно для подавляющего большинства стран на определенном уровне экономического развития. Подобный феномен встречается настолько часто, что получил название «ловушка среднего дохода», и для его объяснения вовсе не требуется понимания китайской специфики. Скорее китайская специфика, во многом связанная с бюрократической системой, о которой пойдет речь ниже, помогает объяснить феномен роста Китая, вопреки критике институтов, не вписывающихся в устоявшуюся схему разделения на плохие и хорошие или экстрактивные и инклюзивные. Она же может объяснить и его будущее торможение.
Не умаляя важности демократических политических институтов, Ан обращает внимание на то, что политические реформы в недемократических государствах далеко не всегда означают насаждение демократии западного типа. Система сдержек и противовесов, частично введенная в Китае при Дэн Сяопине, основана не на предвыборных баталиях множества партий за парламентские места, а на конкуренции и экономических стимулах внутри 50-миллионной бюрократии. В ходе реформ были ограничены срок занятия ключевых должностей и предельный возраст нахождения на службе, а продвижение по службе стало зависеть в первую очередь не от степени идеологической лояльности, а от достижения целевых экономических показателей. Реформа сработала – у экономически более успешных лидеров шансы подняться по карьерной лестнице действительно выше.
Однако погоня за формальными показателями приводит к росту оппортунистического поведения и выбору стратегий и политик, которые способствуют продвижению по службе в большей степени, чем долгосрочному росту. Так, для оценки достижений активно используются эксперименты, но местные чиновники стремятся проводить их в тех регионах, которые с большей вероятностью продемонстрируют положительные изменения, а также предпочитают те эксперименты, которые тяжелее повторить и масштабировать (о том, как эксперименты используются в госполитике, и о том, какие сложности это вызывает, можно прочесть в моей колонке для GURU). Другой пример – экологическая политика. Попытки центральной власти установить специальные детекторы загрязнения, чтобы обеспечить внешний контроль за качеством воздуха, действительно привели к его улучшению. Однако это улучшение коснулось только территорий, непосредственно прилегающих к детектору, поскольку местные чиновники стремятся улучшить показатели, а не бороться с реальной проблемой. Не обходится и без банального манипулирования данными. Так, в период проведения политики «одна семья – один ребенок» местные чиновники, манипулировавшие данными в свою пользу и предоставлявшие ложную информацию, продвигались по службе с большим успехом, чем их более честные коллеги.
Продвижение по службе, впрочем, не является и исключительно меритократическим. Важную роль в будущей карьере играет принадлежность к неформальной внутрипартийной группе, двумя наиболее влиятельными из которых являются «шанхайская клика» и Туаньпай, китайский аналог комсомола. Китайские клики удивительно напоминают своих советских товарищей – достаточно вспомнить группу комсомольцев-шелепинцев, сыгравших важную роль в отстранении от власти Никиты Хрущева. Представители внутрипартийных группировок активно содействуют продвижению «своих» на ключевые посты, а внешние по отношению к группировкам игроки стремятся уравновесить позиции клик, не давая одной из них монополизировать власть. Попытки ограничить политические притязания комсомольцев – важнейший источник внутрипартийной борьбы последних лет.
Взаимосвязь политической близости и компетентности носит непростой характер в китайской системе. Система блата вступает в специфический симбиоз с меритократическими элементами. Так, политические связи способствуют продвижению не столько менее компетентных, но лояльных чиновников, сколько более смелому продвижению «своих» чиновников, продемонстрировавших выдающиеся экономические показатели.
В то же время часть экономических успехов политически лояльных подопечных объясняется тем, что они получают фискальные трансферы в гораздо большем объеме. Чиновники стремятся выстроить связи с фирмами – как государственными, так и частными, а лояльные фирмы получают значительные неформальные льготы, например вдвое более дешевую землю. Таким образом, неформальные и во многом коррупционные связи между фирмами и чиновниками послужили заменой политическим и экономическим институтам западного образца.
Несмотря на свою экстрактивность, эти институты не приводят к экономическому краху, чему способствует несколько особенностей. Во-первых, основа извлекаемой ренты – это прибыль бизнеса, что создает стимулы для чиновников покровительствовать наиболее успешным фирмам. Во-вторых, большое число фирм и административных районов предоставляет возможности для конкуренции и препятствует кристаллизации рыночной силы в руках ограниченного числа лиц. В-третьих, значительные административные способности местной власти позволяют делать взаимоотношения фирм и чиновников стабильными и взаимовыгодными.
Конечно, наличие блата в продвижении по службе не обходится китайской экономике и обществу бесплатно. Подчас цена политических связей выражается в человеческих жизнях. Так, в политически аффилированных фирмах наблюдается в 2–3 раза более высокая смертность на работе – во многом из-за избирательного применения законодательства в области безопасности на рабочем месте.
Платой за блат является и искажение экономических сигналов (СССР так и не удалось решить эту проблему) – картина китайского экономического роста смазана из-за претензий к качеству данных. Так, Луис Мартинез из Университета Эмори сравнивает официальные экономические показатели разных стран мира и данные спутников, показывающие освещение ночью. Схожие по уровню освещенности районы демонстрируют более высокий официальный уровень экономической активности в авторитарных государствах по сравнению с демократическими аналогами. Систематическое сравнение государственной статистики и спутниковых данных позволило Мартинезу предположить, что в среднем недемократические страны завышают свои показатели экономического роста примерно на треть. Впрочем, стоит отметить, что качество данных и использование спутниковых данных для оценки экономических показателей вызывают сомнения у исследователей, особенно когда речь заходит о сельской местности с низкой плотностью населения. Спор о качестве китайских данных остается открытым – авторы недавней заметки ФРС сравнивают официальные данные с альтернативным ВВП, основанным на множестве данных, включающих торговую статистику, и заключают, что официальные показатели в целом отражают реальную ситуацию.
Что же ждет Китай в будущем? Несмотря на впечатляющие показатели, сценарий, который рисует Аджемоглу, выглядит вполне реалистичным. Среди важнейших факторов, которые могут сделать недоступной прежнюю траекторию развития, гарвардский экономист Дэвид Янг отмечает изменение демографической структуры, увеличение долгового бремени местных правительств, не способных бесконечно финансировать лояльные им фирмы, а также усиление противоречий между стремлением части элит сохранить власть и долгосрочными экономическими целями. Расширение государственного регулирования в различных областях – от платных образовательных услуг до игровой индустрии – заставляет предпринимателей и потребителей сомневаться в экономических перспективах страны, что создает риск самосбывающегося пророчества. Политическая лояльность чиновников становится все более ценной, а роль экономических успехов начинает снижаться. Надежды оптимистов во многом связаны с развитием и внедрением искусственного интеллекта, однако государственные инвестиции в его развитие нередко объясняются стремлением разработать технологии распознавания лиц, используемые для преследования политических оппонентов.
Несмотря на успехи технологического развития, тяжело отрицать, что вторичность экономических показателей по отношению к политическим вряд ли сослужит добрую службу китайской экономике и обществу. Использование новых технологий создает возможности для увеличения подотчетности чиновников и использования объективных данных для анализа эффективности бюрократии. Однако центральное правительство не спешит брать эти новые технологии на службу, что, к сожалению, говорит само за себя. Китайская система все еще зависит от персоналий много более, чем от институтов, что делает перспективы экономического роста туманными и зависящими от волюнтаризма конкретного руководства.
И хотя прогнозы о неминуемом крахе Китая оказались скорее беспочвенными и упрощающими действительность, конфликт между благополучием системы управления и экономики назревает. Конкуренция внутри недемократической системы, возможно, способна и дальше обеспечивать рост, но для этого бюрократия должна меняться – пусть и внутри постмаоистской модели.
